Мой любимый негодяй - Эви Данмор

– Позволь мне остаться на ночь, – еле ворочая языком, пробормотал он.

Люси была слишком выжата, чтобы выпроваживать его. После испытанного потрясения ее уже охватывала свинцовая тяжесть.

– Задерни шторы и запри дверь.

Когда Тристан вернулся, Люси спала.

Сквозь шторы пробился холодный утренний свет, и вместе с ним вернулось ощущение предательства. Люси лежала, устало глядя в потолок. И чем дольше смотрела, тем больше замечала паутины – тонкие рваные лоскуты, посеревшие от пыли.

Тристан по-прежнему собирается в Индию, а она по-прежнему чувствует себя дурой. Эта тяжесть комком собралась в груди и злобно пялилась на нее, подобно гаргулье, свисающей с каждой оксфордской крыши.

А ведь она должна ликовать. Тристан уедет, у нее вновь появится время для важных дел, и наконец де-факто будет больше контроля над «Лондонским печатным двором». Полная свобода действий! Разве не о том она страстно мечтала месяц или два назад?

Как быстро все изменилось… Стоит лишь подумать о его отъезде, как внутри становится пусто.

И самое странное: раньше Люси не ощущала, что в жизни чего-то не хватает, а теперь Тристан как-то умудрился стать неотъемлемой ее частью.

Люси судорожно втянула в себя воздух, откатилась от Тристана и заставила себя перейти в сидячее положение. Он тем временем проснулся; Люси услышала, как зашуршали простыни, и тут же ощутила его пальцы на своей обнаженной спине.

Ее плечи напряглись, и рука Тристана замерла.

– Как я догадываюсь, ты все еще в гневе.

Интимная утренняя хрипотца в голосе… Больно слышать. Чем скорее он уедет, тем лучше.

– Правильно догадываешься, – безучастно ответила она. Должно быть, опустошенность и боль в груди и есть гнев.

Повисла пауза. Затем снова раздался шорох – Тристан тоже сел на постели.

– Не хочешь на меня смотреть?

Люси обернулась через плечо и поморщилась – при виде его взъерошенных волос и голых плеч словно сорвало корку с незатянувшейся раны.

– Смешно, правда? Ты сказал, что тебе не стоит верить, а я поверила. Я просила тебя быть честным, а ты мне лгал. Мы оба нарушили правила.

Он посмотрел на нее сурово:

– Нет. Ничего смешного.

Люси отвернулась. Во всяком случае, он не попытался отрицать, что был нечестен, и не выдавал ложь за соблюдение конфиденциальности. Лживость, конфиденциальность, уважительные и неуважительные причины… Какая разница, ведь она ничего не подозревала. Она лежала с ним в постели, смотрела в глаза, когда он входил в нее, и ничего не подозревала. В искусстве хранения тайн ему нет равных. Он мог бы скрыть от нее что угодно. Однако тайное всегда становится явным, а затем выбивает почву из-под ног.

– Да. Ничего смешного.

Люси закрыла лицо руками и надавила ладонями на веки. Сегодня в «Рэндольфе» праздничный обед с членами Инвестиционного консорциума. Нужно собраться и выглядеть на все сто. Хотя вряд ли получится. Она чувствовала себя как выжатый лимон.

– Я буду тебе очень обязана, если ты сейчас удалишься.

Люси отвернулась, пока он вставал и одевался, – не хотела видеть в последний раз, как он это делает. Тристан безропотно позволил ей проводить себя в кухню, не пытаясь уговорить, поскольку чувствовал свою вину.

Он обернулся в нескольких шагах от двери:

– Я хочу встретиться с тобой вечером.

Люси мотнула головой:

– А я не хочу.

Он упер руки в бока, словно стараясь удержаться и не коснуться ее.

– Из-за того, что я обманул твое доверие? – Он казался спокойным, и только тело выдавало напряжение.

Из-за всего.

Люси лишь кивнула в ответ.

Безжалостная волна вздымалась между ними; оба беспомощно смотрели, как она неудержимо разрушает все, что они успели создать.

Его веки опустились, и янтарный блеск исчез.

– Я найду графиню. А потом заслужу твое прощение.

Кухонная дверь захлопнулась; звук донесся до Люси словно издалека. Несколько секунд спустя голова и плечи Тристана на миг затмили оконный проем. Он удалялся, глядя только вперед.

Люси прислонилась к стене и медленно сползла на пол. Плитка холодила ноги.

Проблема не в том, что она его не простила, – потому что уже простила. Она была на волосок от того, чтобы открыть дверной засов и кинуться за ним следом. Броситься в его объятия, прижаться лицом к груди. Вдыхать его запах и просить остаться; забыть все, что случилось, и смириться со всем, чему еще предстоит случиться.

Она была на волосок от того, чтобы стать его творением. Чтобы стать женщиной, которая оправдает мужа, когда он не придет вечером домой, которая будет прощать ложь, которая будет лгать себе самой только ради того, чтобы продолжать вращаться вокруг столь ненадежного существа, как мужчина. Она была на волосок от всего этого – хотя Тристан и не предоставлял ей ни пищу, ни крышу над головой, ни свое имя.

У нее был выбор, и она его сделала. И вот теперь сидит на полу в кухне.

В носу защипало, горячая капля скатилась по щеке. Как унизительно узнавать подобные секреты – да еще и от Сесиль! Мы помолвлены. Люси не ожидала такой боли – как будто полоснули бритвой, замаскированной под лесть.

А ведь она была так настойчива в своем решении никогда не связывать жизнь с мужчиной. Так убеждена, что нежные чувства и семейный уют – не для нее. С этой уверенностью было проще жить и не воспринимать одиночество как жертвоприношение на алтарь работы.

Рыдания стали неудержимыми, к ним добавилась икота. В тишине дома они звучали глупо, однако остановить их Люси не могла. Как она обманывалась!

Просто раньше ей не попадался никто, кто смог бы ее соблазнить. Но она вложила свое сердце в беспечные руки Тристана, и потому оно сейчас так болит, разрывается и кровоточит. Надо было запрятать надежду глубже, чем злобу, которую ежедневно слышала от всего мира, – ведь она заслужила всего лишь того, чтобы с ней обращались как с очередной любовницей.

Какое-то черное пятно приблизилось и вспрыгнуло на колени – Боудикка, тяжелая, успокаивающе мягкая.

Люси прижала к себе маленький пушистый ком.

– Не волнуйся. Через минуту я встану. Я всегда встаю, ты же знаешь. Просто сейчас мне очень плохо.

Черная лапа опустилась на грудь – в то место, где было больнее всего.

Тристан шел к себе на Лоджик-лейн, ничего не видя и не слыша. Его опустошило эмоциональное побоище, только что отгремевшее на Норэм-гарденс и продолжавшее бушевать в груди. Он чувствовал физическое отвращение к себе, и от того каждый нерв и каждый мускул были натянуты. Нежные чувства и извращенные