Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Заняв место отца, Мати лишился имени. Имя забрали во время торжественной церемонии, когда хай отрекся от собственного имени и поклялся перед богами и тенью Императора, что оправдает возложенное на него доверие. Ота прошел ритуал, скрипя зубами от злости на трату времени и на то, что по традиции он должен все время лежать. Итани Нойгу, Ота Мати и хай Мати… Последний в списке занимал в сердце Оты самое малое место. Но он был готов делать вид, что у него нет другого «я», а утхайем, жрецы и горожане — что ему верят. Все это напоминало какую-то невероятно долгую и тоскливую игру. Поэтому, когда представлялся редкий случай свершить нечто по-настоящему важное, хай получал от этого больше удовольствия, чем дело того заслуживало. Гальтский посланник озадаченно потряс головой.

— Высочайший, я прибыл сюда, как только наши послы сообщили, что их изгоняют. Путь был долог, северные дороги зимой опасны. Я надеялся обсудить все, что вас волнует, и…

Ота изобразил приказ молчать и откинулся на спинку черного лакированного кресла, которое за эти месяцы не стало удобнее.

— Я очень рад, что военачальники и бароны Гальта так обеспокоены… чем? Моими волнениями? — Хай перешел с хайятского языка на гальтский, отчего посланник еще больше замялся. — И благодарю за столь поспешный приезд. Ведь я дал ясно понять, что тебе не особенно рады.

— Прошу прощения, высочайший, если я вас чем-то обидел.

— Нисколько, — улыбнулся Ота. — Раз ты приехал, можешь оказать мне услугу и объяснить Высокому Совету еще раз, как шатко ваше положение в Мати. Я сообщил обо всем даю-кво, и он поддерживает мою политику.

— Но я…

— Я знаю, какую роль сыграли гальты в нашем наследовании престола. Более того, я знаю, что случилось в Сарайкете. Твой народ еще жив лишь по моей прихоти. Если до меня дойдет слух хоть об одном вмешательстве в дела городов Хайема, поэтов или андатов, от твоей страны не останется даже воспоминания.

Посланник разинул рот. Его глаза забегали, словно пытаясь прочитать на стенах слово, которое откроет шлюзы дипломатии. Молчание затягивалось.

— Не понимаю, высочайший! — наконец пролепетал гальт.

— Тогда отправляйся домой и повтори то, что я тебе сказал, тому, кто над тобой, а потом тому, кто над ним, и так до тех пор, пока не найдешь того, кто поймет. Если дойдешь до Высокого Совета, дальше идти не понадобится.

— Я уверен, если вы мне просто расскажете, что вас так расстроило, высочайший, я как-то смогу все исправить…

Ота прижал к губам сложенные домиком пальцы. Вспомнились Сарайкет и предсмертная агония поэта под его собственными руками. Пожары, которые поглотили дом Ваунёги, крики сестры, когда ее муж и свекор встретились со смертью…

— Ничего ты не сможешь исправить, — устало произнес Ота. — И очень жаль.

— Я не могу вернуться без соглашений, высочайший. Если хотите, чтобы я отвез ваше послание, мне требуются бумаги, иначе меня не станут слушать.

— Ничем не в состоянии помочь, — отрезал Ота. — Бери письмо и отправляйся домой. Без промедления.

Ступая, как человек, которого среди ночи вытащили из постели, гальт вышел с зашитым и запечатанным письмом. По знаку Оты слуги вышли из зала следом и закрыли за собой огромные бронзовые двери. На слабом ветру колебались светлые шелковые флаги. В железных жаровнях тлел древесный уголь — оранжевыми пятнами внутри белых. Ота прижал руки к глазам. Как же он устал… А еще столько нужно сделать.

Позади скрипнула черная дверь, раздались тихие осторожные шаги и легчайший звон кольчуги. Ота встал и повернулся. Синдзя принял позу приветствия.

— Ты посылал за мной, высочайший?

— Опять отправил гальтов восвояси, — сказал Ота.

— Я слышал конец беседы. Интересно, сколько они будут посылать людей кидаться тебе в ноги? Приятно, наверное, помыкать целой страной, которую ты даже не видел.

— Вообще-то не очень. Что ж, слухи разойдутся к ночи. Новые страшилки про Чокнутого Хая.

— Тебя так не называют. До сих пор самое распространенное прозвище — Выскочка. После свадьбы тебя с неделю звали Женой Трактирщика, но кличка оказалась слишком длинной и не прижилась. Чем меньше букв, тем обиднее.

— Спасибо, — ответил Ота. — Мне значительно полегчало.

— Хочешь не хочешь, а думать об их мнении придется. Тебе с ними жить. Если сразу проявить всю свою независимость и наглость, это только осложнит дело. У гальтов с нами много договоров. Ты уверен, что хочешь послать меня именно сейчас? По традиции, когда заводят новых врагов, положено держать под рукой охрану.

— Да, лучше сейчас. Если утхайемцы судачат о гальтах, то меньше думают об Идаан.

— Ты сам знаешь, что ее не забудут. Сколько угодно махай перед их носом тряпками, они все равно ее вспомнят.

— Знаю. Но лучшего выхода нет. Ты готов?

— Собрал все, что нужно. Если хочешь, пошли.

— Хочу.

Весь ее мир заключался в четырех стенах. Узкая кровать, простая железная жаровня, ночной горшок, который выносили через день. Иногда тюремщики дарили ей остатки дворцовых свечей. Однажды кто-то подложил к еде дешевую книгу — перевод западных придворных стихов. Идаан прочитала ее от корки до корки и даже начала сочинять сама. Унизительно было чувствовать благодарность за эти мелкие подарки, а еще неприятнее — знать, что, будь она мужчиной, ей бы и этого не видать.

Ее выводили на прогулку по узким ходам глубоко под дворцами. Впереди и сзади шли стражники. Ум постепенно свернулся в клубок, дни превратились в недели… Треснувшая во время падения щиколотка начала заживать. Иногда Идаан впадала в забытье, а потом, когда в голове прояснялось, спешила вновь заснуть. Иногда она напевала сама себе. Говорила с Адрой, словно он еще жив, словно он еще любит ее. Сердилась на Семая, или спала с ним, или молила его о прощении. И все это — на узкой кровати, при свете огарков.

Идаан проснулась от звука засова. Было не время для еды или прогулки, хотя в последние дни она плохо понимала, что происходит. Когда дверь открылась и зашел человек в черно-серебристых одеждах хая, Идаан решила, что спит. Она и боялась, что хай пришел ее казнить, и надеялась на это.

Хай Мати осмотрел комнату и натянуто улыбнулся.

— Знаешь, я жил и в худших покоях.

— Это должно меня утешить?

— Нет.

В комнату вошел второй человек — судя по осанке и кольчуге под одеждой, воин. Под мышкой он держал объемистый сверток. Идаан встала и приготовилась ко всему. Только бы не отвернулись, не закрыли дверь! Хай Мати поддернул полы халата и сел на корточки, прислонившись спиной к каменной стене, словно грузчик, который решил передохнуть. Он очень напоминал Биитру, особенно уголками глаз и формой подбородка.