Южная страсть - Дженнифер Блейк

Томас выпрямился в седле, подобрал поводья. Когда он заговорил, слова звучали резко:

— Надеюсь, когда мы будем говорить с вами утром, вы будете вести себя более разумно. А пока я выделю человека проводить вас домой.

Он уезжал. Вместе со своим пленником. Летти прикоснулась поспешно к его руке:

— Я прошу прощения за свои слова. Пожалуйста, помните о гостеприимстве, с которым вас и ваших людей встречали в Сплендоре. Помните и не держите зла.

Отряд уехал. Летти со своим сопровождающим медленно поехали за ними. У переправы через Ред-Ривер у Гранд-Экора им пришлось дожидаться, когда вернется паром, переправлявший последних из всадников отряда. Когда она добралась до другого берега, солдаты и их пленник скрылись из вида в направлении Накитоша.

Провожатый распрощался с ней у ворот Сплендоры. Летти открыла ворота, прошла по дорожке и поднялась по ступенькам. Она надолго задержалась на веранде, вдыхая ароматный воздух. Нигде, подумала она, не пахло как в Сплендоре.

Ветер затих. Осталась только звенящая тишина. Летти чувствовала, как ее обволокла со всех сторон эта южная летняя ночь. Но дом, возвышающийся над ней, казался пустым.

Думай, Летти.

Она не будет думать. Рэнни сдал экзамен. Он был здесь в Сплендоре, когда говорил, что у него болела голова. А другого времени, чтобы сделать все, в чем обвиняют Шипа, у него не было.

Но он не был в постели. Он был на веранде, как он сказал. Он мог услышать, что она вошла в его комнату раньше, чем успел ухать, и вернуться, чтобы предстать перед ней.

Рэнни был ранен задолго до того, как у Шипа возникла потребность бороться с переменами, привнесенными Реконструкцией.

Но он долго был в тюрьме, а когда вернулся домой, долгие месяцы был прикован к постели. Он мог поправиться со временем и принять решение никому не говорить о своем выздоровлении.

Летти жила рядом с ним несколько месяцев, разговаривала, учила. И ничто не вызывало сомнений в том, что это человек с пораженным мозгом.

Возможно он был какое-то время травмирован и поэтому знал, как должен выглядеть такой человек. Или, может, в госпитале в Вашингтоне, где его лечили, были другие раненые и он их изучал.

Рэнни был так кроток, так нежен. Наверняка все это было неподдельным.

Он был такого же роста и телосложения.

Но таких было много, включая Мартина Идена и Томаса Уорда.

Его глаза были того же цвета.

Так ли это? Трудно сказать. В глазах Рэнни все-таки было несколько больше голубого цвета. Кроме того, голоса были разными, а голос не так-то просто изменить.

А эти любительские спектакли? Может быть, это какая-то актерская уловка?

Тетушка Эм была слишком честна, слишком откровенна, даже болтлива, чтобы скрывать этот маскарад так долго. И как можно было сохранить от нее в тайне такое важное событие, как восстановление у Рэнни прежних способностей?

Человек, дерзкий настолько, чтобы начать действовать под маской, мог что-нибудь придумать.

Они с Шипом занимались любовью. Наверняка внутри ее должно было что-то откликнуться, когда Рэнни прикасался к ней.

А это чувство желания и греховности? О Господи!

Но если Рэнни — это Шип, тогда он убийца. Человек, который может сбросить тело друга в колодец, как какую-то сломанную игрушку, а потом играть нежную и печальную погребальную песнь над его могилой.

Нет.

Если Рэнни — Шип, то он не убийца.

Шип — убийца.

Тогда Рэнни — не Шип.

Если только…

Если только он не был невменяемым, когда убивал? Если только его травма не носит такой характер, что приводит к какой-то форме сумасшествия?

Летти ощущала странную реальность такой возможности. Если Рэнни не знал, что совершает преступления, тогда при свете дня это никак не проявлялось бы. Может быть, было что-то, какое-то насилие или опасность, которые вызывали к жизни этот инстинкт убивать. В нем было что-то, что насторожило ее в тот раз, когда он прекратил стычку между Томасам и Мартином. Или еще в ночь, когда приехали Рыцари.

Но как же в эту картину вписывался Шип-мститель, который отправляется ночью восстанавливать справедливость в округе, который выдает латинские изречения и сводит на нет упорные старания шерифа и военных изловить его? Конечно, человек, занимавшийся этим почти два года, не может быть сумасшедшим.

Это она сумасшедшая или скоро ей станет, если не покончит с этой неизвестностью.

Она так устала, не только от напряжения и потрясений этого вечера, но и от недостатка отдыха за последние недели. Сейчас она пойдет прямо в свою комнату, заберется в кровать и накроется с головой простыней. Однако ей не пристало быть такой бесчувственной и трусливой.

Существовала еще неприятная обязанность, которую она должна была выполнить. Что из этого выйдет, она не знала, но и уйти в сторону было нельзя.

Летти тяжело и медленно вошла в дом. В гостиной она нащупала спички, чтобы зажечь лампу. Когда лампа загорелась, Летти взяла ее и двинулась вдоль коридора к двери спальни тетушки Эм. Некоторое время она постояла, склонив голову, потом, решительно вскинув подбородок, постучала.

ГЛАВА 17

«Нет ничего хуже, чем пригреть на груди змею. А еще хуже, если эта змея — самка, а уж если эта гадина — янки…»

Это говорила Мама Тэсс, когда принесла на заднюю веранду поднос с кофе и поставила его на стол. Она посмотрела на Летти с ненавистью, а ее нижняя губа была воинственно и угрюмо выпячена.

— Простите, — сказала Летти уже, наверное, в сотый раз. — Я не хотела, чтобы схватили Рэнни.

— Вашим «простите» дела не поправишь. Вот что я скажу…

— Пожалуйста, Мама Тэсс! — попросила тетушка Эм. Повариха сжала губы. С высоко поднятой головой, расправив плечи, полная гнева и оскорбленных чувств, она, качая широкими бедрами, как штормящее море, отправилась на кухню. Оттуда послышались крики и грохот кастрюль и сковородок. Через секунду в открытую дверь пулей влетел пестрый кот с поджатым хвостом, но печеньем в зубах. Ему вслед полетело полено. Крики затихли, на смену им снова пришло ворчание, и слышно было, как что-то беспрерывно и яростно размешивали.

На задней веранде еще приятно ощущалась прохлада, но по краям уже начало припекать яркое безжалостное солнце. Наступал еще один знойный день.

— Не обращайте внимания на Маму Тэсс, — сказала тетушка Эм. — В Рэнни она всегда души не чаяла. Иногда мне кажется, что она любит его больше родного сына.

Летти, откинувшись в кресле, посмотрела на нее.