Самый кайф (сборник) - Владимир Рекшан

– А я в пятом классе перепрыгнула один метр, – сказала конфетница.

Торопила уже вовсю требовал денег, но Жак не дал, и мы отправились на сцену. Наиль из ТРИЛИСТНИКА дал гитары, и мы с Жаком на них заиграли, а я еще и запел для народа. Под песню о Щорсе клубная толпа зашаркала ножками, а под «Дуру» и блюз «Росток» уже вовсю вертела бедрами, жопами, плечами, головами, глазами, спинами и животами…

Когда я вернулся к столу, Торопилы уже не было. То есть он продолжал за столом находиться, но в божестве произошел ряд изменений, сделавших его почти незнакомым, и сперва я не понял, в чем дело. Торопила держал возле уха телефон спутниковой связи и разговаривал с кем-то на небесах. Когда из космоса дали отбой, живой бог уронил аппарат под стол и посмотрел на меня потухшими глазами.

– Что? – заволновался я и не сразу сформулировал вопрос. – Что тебе сказали? Они? Или – он?

На сцене молодежь пела по-английски и громко ударяла по струнам. Слова божества с трудом пробивались сквозь грохот «Гаража».

– Все вернулось, – промычал живой бог, и я вдруг понял, что Тропилло смертельно пьян. – Все вернулось, – повторил он. – Вернулось к тому, что я всегда ненавидел.

Оставалось лишь понять сказанное. За нашим столом возникли незнакомые мне монгольские женщины и стриженый блондин в светлой одежде, который, зная знаменитость пьяного пирата, налил тому в рюмку из литра «Смирнофф», предлагая махнуть и насладиться отравляющим действием напитка. Но Торопила подозрительно отодвинул рюмку.

– Боится, что отравлено, – объяснил я блондину.

Тот весело зыркнул голубыми глазами и хлебнул из рюмки. Поскольку моментальной смерти не произошло, живой бог потребовал бутылку целиком, опрокинул ее над рюмочкой, вылив море на клетчатую клеенку, покрывавшую стол.

– Ой-ой! – закричали монголки.

– Не надо проливать! – возмутился голубоглазый.

Табачные облака становились кучевыми, а на сцене барабанщик заколотил изо всех сил. Живой бог оглядел присутствующих и не удивился, увидев банальные рожи смертных людей. И тогда ему стало совсем скучно, захотелось отделиться от мира, стать его другой, амебной, безбрежной, душераздирающей частью. Живой бог Андрей Тропилло опустил голову и тяжелые плечи, покрытые черным лютеранским пиджаком, вздохнул сокрушенно и выдохнул, приблизил лицо, губы к плоскости стола и стал громко пить пролитое с клеенки, словно носорог воду из африканского озера…

Когда я вышел из «Гаража» на 10-ю линию, то обнаружил чистую, почти стеклянную ночь. Из неба хлопья больше не падали. Я пошел к метро, потеряв нить недавних рассуждений. И эта потеря дала мне возможность. Гордыня письма не дает, а когда процесс заканчивается, то можно и извиниться перед всеми. Я много чего наплел про известных и хороших людей, которые могут обидеться, если прочтут; хорошо бы, чтоб не прочли; они же такие обидчивые, я и сам обидчивый, хотя и нет; а наплел я все это не потому, что так хотелось плести, а потому что как-то само плелось, нерасшифрованные импульсы пространства подталкивали. И – только.

Я поднял голову и посмотрел в черную высоту – она стала как чернила. Лучше б под ноги смотрел, под которыми оказался ледок. На ледке я поскользнулся, упал, ё…лея, но взгляда от чернил космоса не отвел. Лежал и вглядывался. Стал различать белые буквы созвездий, ответные глаза – холодные-холодные. И веки. И пудру туманностей. И губы. И шепот долетел в уши. Шепот этот я понимал, хотя и не полностью:

– Всё в кайф. Всё всё равно в кайф. Всё всё равно в кайф вечный. А вечный кайф – это жизнь.

1997–1998

Книга третья. Кайф плюс

В марте 1988 года, почти двадцать лет тому назад, журнал «Нева» опубликовал мою повесть «Кайф». Тираж был фантастическим – 650 тысяч экземпляров. До сих пор, куда ни приеду, везде читали только «Кайф», хотя я опубликовал уже четырнадцать разных книг. На сегодняшний день корпус текстов, который условно можно назвать Большим «Кайфом», включает в себя значительное количество вариантов, куда естественным образом входит и последний опус – «Кайф плюс». В нем я постарался заполнить бреши в прошлом и нарисовать недавнюю историю, доведя ее до лета 2007-го. Что ж, читатель, начни свое нелегкое дело, и ты получишь более и менее satisfaction. А если нет – только позвони, и я немедленно съем свою шляпу!

Джаггер и Леннон на родине Ленина

Юность моя оказалась зажиточной. Став в шестнадцать лет мастером спорта, я уже получал некоторые материальные блага, которые в силу молодежного романтизма тех лет тратил в основном по двум сомнительным направлениям: покупал иностранные пластинки для себя, а динамики, микрофоны и гитары – для бедных друзей, с которыми начал музицировать, играя то, что теперь называется «рок». К лету шестьдесят девятого в моей коллекции имелось несколько виниловых альбомов «Битлз», несколько пластинок «Роллинг стоунз», среди которых выделялась новенькая, только что прибывшая в Питер по контрабандным каналам «Лет ит блид»; еще несколько дисков в том же авангардно-прогрессивном духе. И еще у меня был друг Александр, длинноволосый красавец, тоже мастер и чемпион, родом из Ульяновска. Зная о коллекции, Александр заявил:

– Тебе нужен микрофон, а мне новые джинсы «Ранглер». Разбогатеть же можно только на родине Ленина.

– А как? – прозвучал мой наивный, но справедливый вопрос.

– Это элементарно! Берем твои диски и едем в Ульяновск «косить». Мой школьный друг Петрович все организует.

– Что мы станем косить? Газоны?

– Мы станем «косить» твои пластинки. Запись диска – пять рублей. А «Лет ит блид» – за червонец. У тебя есть нормальный кошелек, чтобы складывать деньги?

– Нет.

– Должен достать!

Я достал два здоровенных бумажника, и мы, набрав сколько-то денег, отправились в аэропорт, где купили билеты на ближайший самолет до Ульяновска. Тогда, в дотеррористические времена, в кассах паспорт не требовали. Следовало просто назвать фамилию, и продавец вписывал ее с твоих слов в билет. Мы тогда и придумали шутку: Александр, большой любитель роллингов, назвался Джаггером, а я, в большей степени битломан, произнес в окошечко:

– Леннон! Лен-нон.

Самое ценное в моем рассказе – это то, что я не вру.

Оказавшись на Волге, мы поселились сперва у Петровича, оказавшегося славным малым, любящим одновременно и уркаганские песни, и битловские. Но свежий «Лет ит блид» так же поразил его ум, а также умы местной, прогрессивной молодежи, которая и стала записывать музыку. К вечеру первого дня в нашем бумажнике оказались первые деньги. Ко второму – сумма уже вызывала уважение. На третий день мы переехали в центральную гостиницу, построенную на иностранный небоскребный манер сразу возле мемориального ленинского комплекса. Деньги приносили еще дня два, но ситуация стала меняться не в лучшую сторону. Мой спортивный друг Александр, несмотря на свою молодость, оказался тем, что теперь называется алкоголиком. Я и сам отчасти участвовал в процессе, общаясь с местным молодежным обществом, только Александр стал выделывать разные сумасшедшие штуки, которые имели скорее всего психиатрическое название. Мы, Джаггер и Леннон, снимали целый пентхауз в советском отеле, угощали девушек, потеряли коммерческие связи, поссорившись с Петровичем…