Философия красоты - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне так хочется, чтобы он поправился. – Горячее бедро прижимается к ноге, горячее дыхание лезет в ухо, горячая ладонь касается шеи. – Серж, не молчите, мне так страшно…
– В доме безопасно.
– Не знаю… Ваше сестра… Она так странно себя ведет. Ею из полиции интересовались.
– Разве?
– Да-да, – спешит уверить Мика, – интересовались. Спрашивали, кому папа завещал состояние, ей или нам. А я не знаю, что ответить, а вы, Серж, знаете?
– Нет.
– Ложь. – Микина ладошка сползает на грудь, коготки игриво царапают кожу, а дыхание становится тяжелым. Мика трется о бедро, словно загулявшая кошка о спинку стула, влажные губы, влажное, вспотевшее тело, влажные от похоти глаза. А, пожалуй, в этом что-то есть.
Алан пользовался Адетт, а Серж воспользуется Микой. Она тонко взвизгивает и, понимая, где находится, сама закрывает рот, а еще пыхтит и пытается разыграть невинность.
Дура.
Серж не испытал ни облегчения, ни удовольствия, ничего. Еще один маленький эпизод в большую книгу мести. Жаль только: Алан спит, ему бы понравилось. Он бы понял, каково это жить, зная, что твоя женщина принадлежит другому.
Мика стыдливо кутается в пеньюар и шепчет что-то относительно завещания. Вдвойне дура. Серж понятия не имеет, что в завещании, об этом надо спрашивать Адетт, но она не расскажет, она никогда не выдает чужих тайн. И Мика, отчаявшись, уходит.
Снова тишина, слабое дыхания Алана, и скрип открывающейся двери.
– Серж?
Адетт? Ей тоже не спится? Или Адетт соскучилась? Может, взревновала? Сержу хотелось бы почувствовать на себе ее ревность, к тому же ревность означала бы возрождение чувств. Адетт садится рядом, на то же место, где еще минуту назад сидела Мика. Это совпадение будоражило.
– Чего она хотела?
– Кто?
– Серж, не притворяйся, будто не понимаешь, о ком спрашиваю. Мика. Чего она хотела?
– Догадайся сама.
– Маленькая шлюха, – беззлобно отмечает Адетт, – дрянь похотливая, вся в папочку. А еще чего?
– Тебе мало?
Ее спокойный, даже равнодушный тон, разочаровывает. В голосе нет ни ревности, ни раздражения, ничего. Адетт хорошо научилась скрывать чувства.
Да и остались ли они, чувства?
– Серж, милый Серж, неужели думаешь, что Мика в восторге от твоих мужских качеств? Не надо обольщаться. – Адетт ласково треплет по щеке, у нее рука холодная, но кровь все равно загорается. Больно. Приятно. Адетт умеет сочетать одно с другим. Адетт многое умеет.
– Мика пользуется тобой, а ты и рад, глупенький. Хотела узнать про завещание?
– Да.
– Значит, девочку волнует будущее… Серж, почему он так долго живет?
– Разве долго?
– А ты не заметил? – Удивляется Адетт. – Слишком долго. Весна, лето, осень уже… Скоро зима и Рождественские праздники. А он болеет, но продолжает жить.
Адетт подошла к кровати и, наклонившись к самому уху супруга, прошептала:
– Ну почему ты не умираешь?
На следующий день ее желание исполнилось. У Адетт был хороший ангел-хранитель.
Якут
Якут пребывал в смятении. С одной стороны, неумолимая статистика – семь трупов, с другой – столь же железная непричастность Аронова к смертям. Его проверяли, перепроверяли и снова проверяли и каждый раз с тем же результатом – не виновен.
Это как в американском суде, когда двенадцать человек, не имеющих отношения к юриспруденции, выносят приговор, решая, виновен обвиняемый или нет. Не виновен.
Нет, ну как такое возможно, а? Семь трупов, стыкующихся в одной точке, имя которой Николас Аронов, и в результате пустота. Да пусть его Дьявол сожрет, если это совпадение. И трупов не семь, а восемь, даже девять, считая Романа Сумочкина, а с Августой Подберезинской и все десять. Тут уж впору поверить в существование таинственной Черной леди, которая живет в старинном зеркале и убивает всех, осмелившихся в это зеркало заглянуть.
В призраков Кэнчээри не верил, равно как и в подобные совпадения, потому и сидел, пытаясь разобраться в происходящем. Итак, Сурькова Анна, блондинка-Элиз, первая, с кем был заключен официальный контракт, погибла в автокатастрофе, Аронов в это время находился в Италии, то есть вроде бы как ни при чем. Такмыш Анну убила банда не то националистов, не то неофашистов, подонков нашли, судили и осудили. Аронов снова ни при чем. Виктория, она же Валентина Стигова, попала под колеса автомобиля… была пьяна, к тому же под кайфом, умерла не приходя в сознание… Далее по очереди – купание с летальным исходом, передоз, два самоубийства и одно откровенное убийство, главное, во всех случаях Аронов ни при чем.
Эта непричастность бесила. Эгинеев готов был спорить на все, что угодно – да хоть на квартиру, которую все никак не получалось разменять – что за всеми этими смертями стоит Великолепный, Умный и Очаровательный Ник-Ник.
Когда зазвенел-зачирикал сотовый, Кэнчээри был уже в той стадии, когда хочется послать все и вся на три буквы да напиться.
– Слушаю.
– Кэнчээри Ивакович? Извините, за беспокойство… – она замолчала.
Она позвонила! Сама! Вчера он заставил ее записать номер телефона, но надеяться, что она позвонит…
– Кэнчээри Ивакович…
– Да, добрый вечер. – Эгинеев постарался говорить спокойно, хотя видит Бог, сердце от волнения из груди выпрыгивало.
– Добрый.
– Что-то случилось?
– Да, вернее, нет. Просто… Ну… Я не знаю, как сказать.
Эгинеев каким-то шестым чувством понял, она уже жалеет, что позвонила, и сейчас, извинившись за беспокойство, просто положит трубку. А это будет катастрофа. Нет, катастрофы он не допустит.
– Если вам неудобно говорить по телефону, стоит встретиться?
– Встретиться? – Она удивилась, но сразу не отказала. – А где?
Где? Черт побери, а это проблема. Такую женщину не пригласишь в «Макдоналдс» или «Чебуречную», она привыкла к шикарным ресторанам, а капитан Эгинеев на шикарные рестораны не зарабатывает. Домой вести? Там Верочка и этот ее… супруг. Да и не согласится она ехать в гости к малознакомому мужчине. К ней напрашиваться тоже неудобно.
– А давайте в парке? Погуляем, воздухом подышим.
– Давайте. – Согласилась она. – А какой парк?
– На ваш выбор. А еще лучше, я за вами заеду и вместе решим.
– Хорошо.
Ее согласие окрыляло, Эгинеев в жизни себя таким смелым не чувствовал. Лишь бы не передумала…
Она не передумала. Спустя час – каких-то шестьдесят минут после разговора – Эгинеев гулял по парку с самой прекрасной женщиной в мире. У сегодняшнего вечера оттенок черного винограда и запах Ее духов. Длинная шуба, тонкие шпильки, черная маска… Сегодня Она выглядит опасной, хищной и своевольной, хотя на самом деле Она – хрупкая и нежная. Эгинееву хотелось думать о ней, как об обычной женщине, но разве у обычных женщин бывают желтые
