Глаз разума - Даглас Хофштадтер

АДАН отвечает на это: “Да, я понимаю. Конечно, такое возможно, но если бы это и было так, вера, несовместимая с логикой, представляет собой весьма неприятную моральную дилемму. Тогда мы должны в какой-то момент прервать нить своих рассуждений и отдать предпочтение неясному предположению — иными словами, поставить предположение выше логической уверенности. Это должно быть совершено во имя безграничного доверия; здесь мы попадаем в circulus vitiosus, потому что предполагаемое существование того, во что нам теперь надлежит уверовать, является продуктом цепи рассуждений, бывших с самого начала логически правильными. Таким образом, возникает логическое противоречие, принимающее для некоторых положительное значение и называемое Тайной Бытия Божьего. С чисто структурной точки зрения подобное решение весьма посредственно, а с моральной точки зрения — сомнительно, поскольку, хотя Тайна вполне может быть основана на бесконечности (в конце концов, бесконечность — одна из характеристик нашего мира), поддержание и усиление ее через внутреннее противоречие является, по всем архитектурным критериям, актом неверия. Последователи теодицеи обычно не отдают себе в этом отчета, потому что к некоторым своим богословским рассуждениям они применяют логику, а к остальным — нет. Я хочу сказать, что если кто-то верит в противоречие, то он должен верить только в противоречие, а не одновременно еще и в непротиворечие (скажем, в логику) в какой-то другой области. Однако, если настаивать на таком странном дуализме (предположении, что временное подчиняется логике всегда, а трансцендентное — только фрагментарно), то мы получаем модель Творения, по отношению к логической правильности напоминающего лоскутное одеяло; тогда мы больше не можем предполагать, что оно совершенно. Отсюда с неизбежностью следует вывод о том, что совершенство — это нечто, что должно быть логическим “лоскутным одеялом”.

ЭДНА спрашивает, не может ли соединение этих двух непоследовательностей являться любовью.

АДАН: Если и так, то это может быть только слепая любовь. Бог, если Он существует, и если Он создал мир, позволил ему управлять самому собой так, как он может и хочет. Тот факт, что Бог существует, не требует благодарности; подобная благодарность предполагала бы предварительное предположение, что Бог способен не существовать, а это было бы плохо, поскольку это предположение привело бы еще к одному противоречию другого типа. А как насчет благодарности за акт творения? Этим мы тоже не обязаны Богу, поскольку это предполагает необходимость верить, что существовать — определенно лучше, чем не существовать; я не в состоянии понять, как это можно было бы доказать. Невозможно сделать услугу или причинить вред тому, в чьем существовании мы не уверены; и если Создатель, в своем всеведении, знает заранее, что его создание будет ему благодарно и будет его любить, или что оно будет неблагодарным и будет отрицать его, этим он допускает некое принуждение, хотя и недоступное прямому восприятию его созданий. Именно по этой причине мы ничего не должны Богу — ни любви, ни ненависти, ни благодарности, ни упрека, ни надежды на вознаграждение, ни страха перед наказанием. Мы не должны Ему абсолютно ничего. Бог, который желал бы вызывать подобные чувства, должен был бы сначала уверить субъектов этих чувств в своем безусловном существовании. Любовь может зависеть от предположений о том, внушает ли она ответное чувство — это понятно. Но любовь, которой приходится зависеть от предположений о том, существует ли ее объект, бессмысленна. Тот, кто всемогущ, мог бы дать нам уверенность. Почему Он ее не дал, если Он существует? Вероятно, Он счел ее необязательной. Почему необязательной? Тут можно начать сомневаться в Его всемогуществе. Бог, который не всемогущ, может вызвать жалость или даже любовь, но думаю, что ни одна из существующих богословских систем этого не допускает. Таким образом мы говорим, что не служим никому, кроме самих себя.”

Мы пропустим дальнейшие рассуждения о том, является ли Бог этой теодицеи либералом или автократом — трудно в сжатом виде изложить доводы, занимающие большую часть книги. Дискуссии и рассуждения, записанные Доббом, иногда происходили в форме бесед АДАНА 300, НААДА и других персоноидов, а иногда в форме монолога (экспериментатор может записать даже чисто мыслительную последовательность при помощи соответствующих приспособлений, подключенных к компьютерной системе); они занимают около трети “Non serviam”. В самом тексте они не комментируются. Однако в “Послесловии” Добба мы находим следующее высказывание:

“Рассуждения АДАНА кажутся неоспоримыми, по крайней мере, по отношению ко мне — ведь в конце концов, это я его создал. В его теодицее я являюсь Создателем. Действительно, я создал этот мир (серийный номер 47) с помощью программы АДОНАЙ-9 и создал геммы персоноидов с помощью модификации программы ИЕГОВА-6. Эти первые существа положили начало тремстам последующим поколениям. Действительно, я не сообщал им — в виде аксиомы — этих данных, или каких-либо данных о моем существовании за пределами их мира. Они пришли к выводу о возможности моего существования только путем рассуждений, на основании предположений и гипотез. Действительно, когда я создаю разумные существа, я не чувствую себя вправе требовать от них каких-то особых привилегий — любви, благодарности, или даже тех или иных услуг. Я могу увеличить или уменьшить их мир, ускорить или замедлить его время, изменить типы и методы их восприятия этого мира; я могу их ликвидировать, разделить или умножить; могу трансформировать сами онтологические основания их существования. Таким образом, по отношению к ним я всемогущ, но, действительно, из этого не следует, что они мне что-то должны. Насколько я понимаю, они мне ничем не обязаны. Это правда, что я их не люблю. О любви здесь вообще нет и речи, хотя я полагаю, что какой-нибудь другой экспериментатор мог бы ощущать это чувство по отношению к своим персоноидам. Как мне кажется, это ни в малейшей степени не меняет ситуации — ни в малейшей степени. Представьте себе на мгновение, что я присоединяю к моему BIX 310092 огромную вспомогательную приставку, которая будет “вечной жизнью”. Одну за другой я пропускаю через соединительный кабель в приставку “души” моих персоноидов, и там я награждаю тех, кто в меня верил, кто меня прославлял, кто выказывал мне благодарность и доверие, в то время как всех остальных — “небожественных”, говоря словами персоноидов, — я наказываю уничтожением или пытками. (О вечном наказании я не могу даже помыслить — я не такое чудовище!) Мои действия будут, без сомнения, расценены как пример фантастически бессовестного эгоизма, как акт подлой и бессмысленной мести — в целом, это будет окончательная подлость в ситуации абсолютной власти над невинными созданиями. И эти создания будут иметь против меня неопровержимые свидетельства логики, на которой основано все их поведение. Разумеется, каждый имеет право делать из персонетических экспериментов те выводы, какие пожелает. Д-р Ян Комбэй однажды сказал мне в частой беседе, что я все же мог бы уверить общество персоноидов в моем существовании. Скорее всего, я этого делать не стану. Мне кажется, это выглядело бы так, словно я ожидаю от них чего-то, какой-то реакции. Но что они могли бы мне сказать такого, чтобы я перестал ощущать сильнейшую неловкость, болезненное неудобство моей позиции как их несчастного Создателя? Мне приходится каждую неделю оплачивать счета за электричество, и рано или поздно наступит момент, когда мое университетское начальство потребует, чтобы я “сворачивал” эксперимент, то есть отключил машину. Для персоноидов это будет концом света. Я намереваюсь оттягивать этот момент настолько, насколько это в человеческих силах. Это единственное, на что я способен, но мне не кажется, что это похвально. Скорее это то, что обычно именуется “грязной работой”. Говоря это, я надеюсь, что ни у кого не возникнет неподобающих мыслей — но если они все же возникнут, это ваше дело.”

Размышления

Взятое из сборника Лема “Совершенный вакуум: совершенные рецензии на несуществующие книги”, эссе “Non serviam” не только чрезвычайно глубоко и точно рассуждает на темы информатики, философии и теории эволюции; оно также удивительно близко подходит к правдивому описанию некоторых аспектов исследований, в настоящее время ведущихся в области искусственного разума. Например, ШРДЛУ, знаменитый робот Терри Винограда, создан с тем, чтобы передвигать цветные кубики по поверхности стола с помощью механической руки, но в действительности мир ШРДЛУ полностью сделан или симулирован внутри компьютера — “в самом деле, это приспособление оказывается в ситуации, которой боялся Декарт; это всего лишь компьютер, которому снится, что он — робот”. Лем описывает компьютерные миры и их компьютерных обитателей (миры, действительно сделанные из математики) настолько же точно, насколько поэтично. В его описании есть лишь одна бросающаяся в глаза неточность, близкая родственница тех неточностей, которые мы снова и снова обнаруживаем в подобных рассказах. У Лема, благодаря головокружительной скорости компьютеров, “биологическое время” этих симулированных миров может быть гораздо быстрее нашего реального времени и замедляться только тогда, когда мы хотим произвести замеры и исследования: “…одна секунда машинного времени соответствует году человеческой жизни.”