Легкая рука - Роман Подольный

Я молчал. Мать моего отца звали Ульяной Николаевной Артамоновой. Бабушка умерла действительно почти в самом конце войны. Значит? А я… Я восхищался Сталиным, голосовал, как положено, делал, что велят. Да еще смею гордиться той историей с секретарем по идеологии. Из пушек — по воробьям. Но — неужели я все-таки верю письму Гюи Куртене? Хотя, если один как все, то ведь и все, получается, как один.

— Как там у тебя в анекдоте колхозник сказал? — прервал я затянувшуюся паузу. — В вашем деле он хоть понимает?

— Точно, — с некоторым удивлением подтвердил Гвидон Николаевич. Теперь, кажется, уже он испугался откровенной злости, прозвучавшей в моем голосе.

Я знал, что бояться надо не ему. Но потом оказалось…

Месть

1

У этой истории есть начало. А о том, чем она закончится, я боюсь и догадываться. Хотя знаю, чем закончу свой рассказ. Начну же его с выговора в приказе. Объявлен выговор был мне, и сопутствовали ему, естественно, порицание на редакционном совещании плюс лишение квартальной премии.

На все это я ничего не мог возразить — именно через мой отдел вылетели, именно через мои руки прошли несколько “уток”, появившихся на страницах журнала. Но, право, точно в том же положении мог оказаться любой из моих коллег — потому что на первый и даже второй и третий взгляд эти высосанные из пальца сообщения выглядели совершенно правдоподобно.

О чем лишний раз свидетельствует то обстоятельство, что каждая из помянутых “научно-информационных” заметок тут же перепечатывалась или пересказывалась в газетах или других журналах. Взять хоть знаменитое сообщение об эксперименте английских психологов. Они, мол, предложили заменить в лондонском метро надпись на вывесках “выхода нет” на “выход с другой стороны”. И, представляете, в британской столице немедленно снизилось число самоубийств. Я с удовлетворением подсчитывал, сколько газет и журналов дали эту информацию после нас; но когда в крупнейшем еженедельнике доктор психологических наук привел этот случай, обосновывая практическую полезность своей науки, я уже знал, что самого случая-то не было, и какие бы надписи ни красовались в лондонском метро, психологи их не меняли.

…А я так доверял самому скромному из своих авторов, Михаилу Евграфовичу Федорову. Работяга — шлет заметку за заметкой. И скромник — ни разу не появился в редакции, даже не звонил, чтобы выяснить, какой материал и в каком номере пойдет. Уникум!

Собственно, над историей про лондонское метро мы с главным редактором посмеялись — и только: до чего же, мол, легковерны бывают ученые, куда до них журналистам. Он у нас человек широких взглядов. Даже сказал, что выволочку автору дать следует, но отказываться от его услуг из-за дерзкой шуточки, может быть, и не стоит.

Но не успел я выйти из кабинета главного, как пришлось туда вернуться. Разгневанный читатель-археолог сообщал, что информация в последнем номере о скифском календаре — вранье от первого до последнего слова. Особенно возмутило звонившего сообщение, будто из некоторых деталей следует, что самый длинный летний день в скифском году продолжался двадцать один час, и это наводит на мысль о возможности прихода скифов к Черному морю с далекого севера.

Даже я слышал голос из трубки, чуть отодвинутой от начальственного уха:

— Будь найден хоть какой-нибудь скифский календарь, уж я — то знал бы об этом!

Одна ошибка, да еще комически повторенная за нами солидными учеными в солидных изданиях, могла считаться несчастной случайностью. Две же, и с таким небольшим разрывом во времени..

Но главный был действительно человеком широких взглядов.

— Будьте впредь осмотрительнее. Антон Алексеевич, — холодно сказал он. — С автором этим, сами понимаете, дела не иметь. Пошлите письмо, чтобы вернул гонорар. Кстати, это не Федоров?

— Иду выяснять. — ответил я. А через полчаса он снова меня вызвал. На этот раз звонил директор крупного института и с гневом требовал объяснений, почему работа его сотрудников, до завершения которой остается по крайней мере год, объявлена законченной и приписана абсолютно неизвестным в его научной области лицам.

Тут я и понял, что квартальной премии не будет.

Потом наступило затишье — до выхода очередного номера “Проблем истории” с репликой по нашему адресу. Дескать, почему-то в московском популярном журнале знают о находке в шведской Упсале митраитского храма, а вот шведские историки об этом и не подозревают.

Спасло меня от увольнения только одно: в порядке борьбы с собственным разгильдяйством я все упомянутые заметки (кроме, каюсь, той, что о метро) до публикации рецензировал у специалистов. Ну разумеется, специалист не может гарантировать точность всех фактов, о которых прочтет в статье или заметке; он только смотрит, как сочетается изложенное здесь с известным ему, нет ли ясного опытному глазу вранья, чего-то, что безусловно невозможно. К слову, каждый из авторов отзывов считал своим долгом подчеркнуть новизну предложенного автором заметок материала — очевидное косвенное признание в том, что информация была интересна, а значит, и нова для самого рецензента.

Вот так-то!

Я никогда не принадлежал к пуристам, считающим, что печать не имеет права ошибаться. Конечно, крайность — высказывание Генриха Гейне: “Как жаль, что это сообщение напечатано: “боюсь, оно неверно” — но зато истинно утверждение, что журнал без ошибок плох, известно же, что не ошибается только тот, кто ничего не делает. О, моя память хранит множество ошибок — среди них довольно много и собственных. Журналисты, бывает, путают Гейне с Гёте, Лермонтова с Тютчевым, Чапека с Гашеком, ставят не те подписи под фотографиями и т. д.

Все это легко объясняется аберрациями памяти, излишней самонадеянностью, просто небрежностью наконец. Но тут-то налицо, бесспорно, мистификация! Что же имеет против журнала — а может быть, и против меня лично — автор всех этих заметок Федоров, черт возьми, Михаил Евграфович, вот уже год с лишним регулярно снабжающий журнал по почте материалами? Да и не Федоров ведь он. На авторской карточке стоит кратчайший адрес: Москва, 113 почтовое отделение, до востребования. А гонорар, как тут же указано, переводится на его имя в сберегательную кассу.

На телеграмму с вызовом в редакцию, отправленную Федорову “до востребования” в первый же день редакционной паники, не последовало даже звонка (а в телеграмме были на всякий случай указаны все мои телефоны).

Изучая не прошедшие в печать информации Федорова, я с удовольствием констатировал, что две из них остановил я сам — пресек, в частности, появление заметки об огромных урожаях пшеницы, что якобы собирали в древнеримских поместьях. Одна заметка была задержана рецензентом, объявившим сомнительным открытие в Индокитае цивилизации, возникшей раньше, чем древнеегипетская. Но — уже стояли в печатающемся сейчас номере рассказы о путешествиях аборигенов Японии в древнюю Мексику, о древних полинезийцах в Южной Америке.