Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение - Барков Альфред Николаевич

Единственная логически обоснованная гипотеза, которая давала бы выход из противоречий, в которых мы с Вами, терпеливый читатель, рискуем увязнуть, формулируется так:

а) суть «козлиного пергамента» Булгаковым все-таки изложена; это – сам «роман в романе», который является пародией на что-то;

б) образ Иешуа в свою очередь является пародией на чью-то интерпретацию роли и образа Иисуса Христа. Ведь на самом деле – каким образом из-под пера (или из уст) сатаны (напомню, соавтором «романа в романе» является Воланд!) может получиться сусально-позитивный, лубочный образ Иисусика, которому исследователи единодушно придают позитивную окраску? И как объяснить то обстоятельство, что Булгаков так настойчиво дистанцирует себя от авторства в создании этого образа, показывая в качестве авторов то сатану, то запутавшегося в своих отношениях с нечистой силой Мастера?

Итак, задача сводится к поиску соответствующей работы или концепции, послужившей объектом пародирования; то есть, к определению личности человека, с которым Булгаков ведет спор на страницах своего «закатного» романа.

Проработка с этой точки зрения содержания «Жизни Иисуса» Э. Ренана, которую многие исследователи берут за отправную точку при анализе, показала бесперспективность этого направления, поскольку трактовки этого историка находятся в прямом противоречии с основными идеями «романа в романе».

Во-первых, как показано выше, одним из стержневых моментов этического пласта «евангельских глав» является отрицание вины еврейского народа в казни Христа. К сожалению, Ренан трактует эти вопросы иначе: «Не Тиверий и не Пилат приговорили Иисуса к смерти. Его осудила старая иудейская партия, Моисеев закон… Нации несут такую же ответственность, как и отдельные личности, и если когда нибудь нация совершила преступление, то смерть Иисуса может считаться таким преступлением» .

Во-вторых, булгаковский Иешуа отрицает земную власть, в то время как не только Ренан, но и догматика Церкви приписывают Христу противоположную позицию. «Иисус всегда признавал Римскую Империю, как установленную власть», пишет Ренан ; «Никогда не думал восставать он против римлян и тетрархов» .

В-третьих, Иешуа изображен у Булгакова как отказавшийся от земных благ бродяга-философ. Ренан подает Иисуса совершенно иначе: «Не обращая внимания на нормальные границы, которые природа создает для человека, он хотел, чтобы люди существовали только для него, чтобы любили только его одного» … «Повелительный, стойкий, он не терпел никакого противоречия; он иногда был жесток и строптив… Его раздражение по поводу всякого противоречия увлекало его на путь совершенно необъяснимых и, повидимому, резко абсурдных поступков… Его идея о Сыне Божьем делалась запутанной и преувеличенной» . Особо четко ренановская трактовка этого момента проявляется в разборе им эпизода «ссоры» Христа с Иудой по поводу розового масла.

В-четвертых, в работах Ренана проработка вопроса о «свете» отсутствует вообще.

Нет, утверждать о «ренановском духе» осмысления Булгаковым «исторического Христа» может лишь тот, кто никогда не читал трудов этого самого Ренана.

Вот эти четыре концептуальные положения и были взяты в качестве основы при поиске «козлиного пергамента», послужившего тем прототипом, пародируя который, Булгаков создал этический пласт «романа в романе».

Для облегчения поиска, в качестве ключевых слов были выделены два отмеченных выше характерных лексических момента – написание Булгаковым через «в» имени «Матвей» и наименование его должности как «сборщик податей» вместо канонизированных РПЦ синонимов «сборщик пошлин», «мытарь».

При наличии трех, признанных в качестве основных, концепций интерпретации Нового Завета – исторической, нравственно-этической и социально-экономической, авторами которых являются Э. Ренан, Л.Н. Толстой и немецкий социал-демократ К. Каутский, задача расшифровки смысла этического и философского пластов «романа в романе» с самого начала сводилась к его сопоставлению с работами не Ренана, а Л.Н. Толстого, в личности которого угадывается прообраз Левия Матвея. И не только потому, что пророка следует искать в своем отечестве: ведь нравственно-этический характер концепции Л.Н. Толстого как раз соответствует предмету поиска.

К сожалению, изначально это не было учтено мною, и поиск велся по вот такому «длинному пути» (листая толстые тома литературного наследия Л.Н. Толстого):

В цикле повестей и рассказов о нравственности, созданном Толстым по просьбе Шолом-Алейхема для сбора средств помощи пострадавшим от погромов в Кишиневе, были обнаружены 18 обнадеживающих моментов в виде ссылок и фактов прямого цитирования Евангелия от Матфея, причем в ряде случаев имя евангелиста Толстой писал через «в». Более того, в «Божеском и человеческом» содержится момент, напоминающий описание колебаний булгаковского Пилата: генерал-губернатору представили на утверждение смертный приговор юноше-революционеру. Сановник не решается поставить под ним свою подпись, но в его памяти всплывает лицо императора, поручившего ему твердой рукой подавить смуту; появляется боль в сердце, и генерал, опасаясь навлечь на себя гнев самодержца, утверждает приговор.

Знакомая по Булгакову , чисто «пилатовская» ситуация. С той лишь разницей, что у Пилата боль появляется не в сердце, а в виске…

Похоже, что «козлиный пергамент» где-то рядом…

Примечания к 40 главе:

1. В.Я. Лакшин. Мир Михаила Булгакова. «Литературное обозрение», № 10-1989 г., с. 24.

2. М.А. Золотоносов. Родись второрожденьем тайным… «Вопросы литературы», № 4-1989, с. 181.

3. Эти слова Толстого приводит Горький в своих воспоминаниях – указ. соч., с. 132.

4. Э. Ренан, указ. соч., с. 286.

5. Там же, с. 283.

6. Там же, с. 134.

7. Там же, с. 235, 239.

Глава XLI. «Не мир, но меч!»

Фигура Левия […] второстепенна.

И вот, наконец, находка: все шесть выделенных признаков – оба лексических момента и четыре концептуальных положения – присутствуют в труде «Соединение и перевод четырех Евангелий», на создание которого Толстой затратил без малого четверть века. Несмотря на запрет церковной цензуры, он неоднократно издавался в России и за рубежом, а в советское время был включен в юбилейное девяностотомное полное собрание сочинений (двадцать четвертым томом) дискриминационным тиражом в пять тысяч экземпляров, что сразу же сделало его библиографической редкостью.

Булгаков вряд ли мог не знать о его существовании – в состав редакционной комиссии по изданию юбилейного собрания входил его друг и биограф П.С. Попов, женатый на внучке Толстого, а работа над изданием началась еще до 1928 года.

В «Четвероевангелии» содержатся оба выделенных элемента «булгаковской» лексики. В частности, приводя канонический перевод стиха «Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея…», Толстой предлагает свою версию перевода: «Раз по пути увидел Иисус, сидит человек, собирает подати. Звали человека Матвеем». Стих «…многие мытари и грешники возлегли с Ним и учениками Его» Толстой перевел следующим образом: «И сделал Матвей угощение Иисусу. Пришли еще откупщики податей и заблудшие и сидели с Иисусом и учениками Его». Снова та же лексика; имя же Матвей вообще является произвольной вставкой Толстого: ни в греческом списке, ни в синодальном переводе этого стиха оно не упоминается.