Чужая корона - Сергей Булыга

Э, думаю, что-то я не то задумал. Зубы стиснул, сижу. Анелька сидит рядом, затаилась. Потом берет меня тихонько за плечо…

Я как вскочу! Она:

— Юзаф, ты что?!

— Так, — говорю, — задумался. Дурь это, Анелька, пойдем-ка домой, чего нам здесь делать?

Она спорить не стала, мы пошли. Я шел и думал: вот место проклятое, больше моей ноги здесь не будет!

Только место было ни при чем. Вот пришли мы домой. Собаки, почуяв меня, разбежались, попрятались. Я тогда хотел было зайти на конюшню, да как-то сразу передумал. И правильно: а чего на пустое смотреть?!

Зашли в палац. Не знаю, что и делать. Маюсь, хожу из покоя в покой. Потом придумал: снял со стены аркебуз, стал его разбирать, собирать, чистить, смазывать. Потом снял второй аркебуз, его наладил, потом третий…

Так до самого темного я с ними и провозился. Анелька у себя была, в опочивальне, после ходила по хозяйству, после готовила и собирала на стол.

Сели, поели. Я был голодный, много ел, а говорить почти не говорил. Да и чего было говорить, когда ничего хорошего мне на ум не приходило, а дурное говорить я не любитель. После легли, как и положено мужу с женой. После она скоро заснула, а мне не спалось. Лежал, ворочался, ворочался…

После вдруг слышу: волк завыл. Воет и воет, все громче и громче. Я сел на кровати, в окно смотрю, волка слушаю.

Вдруг чую: Анелька не спит. Повернулся — и точно: глаза у нее открытые, она смотрит на меня. Ночь, за тучами луны почти не видно…

А я, как дикий зверь, все ясно вижу. Да еще меня такое зло взяло: чего это, думаю, она за мной подсматривает?! Я так и хотел ей сказать, но все-таки как-то сдержался, говорю:

— О, волк завыл. Чего это он вдруг?

А она:

— Так он и прошлой ночью выл, ты его просто не слышал.

— А раньше выл?

— Нет, раньше его не было. Он только со вчерашнего…

Тут я совсем разъярился, почти что кричу:

— Так что же, по твоим словам, получается?! Что это я волков с собой вожу? Так? Нет? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Она, вижу, испугалась, побелела. Вскочила, за меня схватилась, шепчет:

— Юзаф, Юзаф, опомнись! Ляг, любый мой, я тебя пожалею!

— Ат! — я кричу. — Жалеть! Что за брыдкое хамское слово!

Потом соскочил с кровати, схватил аркебуз, выбежал на крыльцо, смотрю по сторонам…

О! Вижу! Он, этот волк, нет, волколак, сидит на том камне, что возле озерца, и смотрит на меня. Нагло смотрит! Я ему:

— А ну пошел, скотина, вон! А не то вот сейчас пристрелю! — и поднимаю аркебуз.

Он хвост поджал, с камня в воду спрыгнул, поплыл — ловко, как выдра, — и за рогозом скрылся. Я еще немного подождал, было тихо, вернулся, аркебуз на место повесил, лег, чую, Анелька не спит. Ну, думаю, как хочешь, а я утомился. Отвернулся к стене и заснул как убитый.

Утром проснулся я, смотрю — а я опять один в опочивальне. Прислушался. Слышу, моя Анелька ходит по застольной, слышу, склонилась к подпечью, слышу, мисками брякает. А вот выходит на крыльцо, спускается во двор. К ней мои собаки кинулись, она их кормит…

А раньше всегда только я их кормил! Но они теперь ко мне не идут, они от меня разбегаются, я для них волколак…

А что? Разве нет? Вон как я теперь все ясно слышу! Слышу, Пушок ей руку лижет, слышу, Хмык ощерился, зевнул… А как у него из пасти разит! Ф-фу, вонища! Так бы и впился в него, разорвал на куски! А он еще шире зевает, еще гаже дышит. Ух, я взъярился на него, вскочил, оскалился…

Нет, испугался я сам себя, на кровать повалился, вцепился зубами в подушку, лежу. Вот, думаю, и все, пан Юзаф, пришел тебе конец, не сегодня, так завтра ты как человек совсем сдохнешь, полнолуние пройдет — и будешь ты уже не вольный пан, а Цмоков помогатый, будешь к нему на службу бегать. Цмок — это не Великий князь. Тому хочешь служи, а хочешь нет. Вон, за Харонус на войну кто из панов пошел, а кто и отказался, дома отсиделся. А у Цмока такого не будет! Свистнет, гикнет тебя — и будешь рвать и жрать того, на кого он покажет, хоть даже на саму Анельку!

А она, моя Анелька, слышу, собак покормила, идет по двору. К колодцу подошла…

Как бы не кинулась!..

Нет, выбирает полное ведро. Вот уже в дом его несет. А чего это мне, думаю, такое вдруг на ум пришло, будто она хочет в колодце утопиться? Да оттого, что если вспомнить, я же вчера весь день как зверь на нее кидался, все мне было не так и не этак, кричал, как на хлопку. Вот уже вправду озверел так озверел. Нет, думаю, Юзаф, так дальше нельзя, опомнись, веди себя как человек, тебе еще два дня до волколака, это первое. А вот второе: если больше не можешь себя сдерживать, так бери аркебуз и уходи.

Нет, думаю, могу еще, сдержу! Встал я с кровати, начал одеваться. На покусанную руку посмотрел — там все в порядке, рана быстро заживает. Тогда я глянул в зеркало…

Ат! Как я дико зарос! Как будто неделю не брился! А какая щетина колючая, серая!

Дальше смотрю — а возле зеркала на полочке опять мне мыло, помазок и бритва в тазике с теплой водой. Вот какая у меня Анелька заботливая! Взял я бритву, начисто побрился. После — бритву было жалко — ножом ногти на руках подрезал, а то они стали уже в когти закручиваться. Потом я еще долго себя в зеркало рассматривал, чего раньше никогда со мной не было, все выискивал, нет ли во мне еще чего зверского, и только потом уже вышел в застольную, где, я это ясно, до одури, чуял, мне на завтрак был приготовлен мой любимый бигас с чесноком.

Ох, и хорош был тот бигас! Я одну миску съел, велел подать вторую, вторую тоже съел, взялся за третью — и третью сметал.

— Дай, — говорю, — еще.

Она молчит и смотрит на меня. У нее вот такие глаза! Тут я опомнился. Э, думаю, да что я, скотина на убой, что так жадно жру? Отставил миску, говорю:

— Нет, хватит, я сыт.

Она вдруг взяла да заплакала. Вот просто смотрит на меня, молчит, а слезы из глаз так и льются. Это мне очень не понравилось. Я хрясь кулаком по столу, говорю:

— Чего ревешь? Я тебе чего плохого сделал? Тебе не реветь, а радоваться надо: вон как я твою стряпню всю сметал! Значит, ты добрая, умелая хозяйка. А я разве не добрый хозяин? Вон, даже службу бросил, к тебе прибежал. Завтра мне опять идти на службу, так, думаешь, я тебя так брошу? Нет! Иди ко мне, дай приголублю! — и руки к ней тяну.

Она как вскочит! Как коза! Побелела вся, говорит:

— Юзаф! Юзаф! Любый мой! Опомнись!

Я смотрю на нее. Вот, думаю, как Славно получилось — она уже не плачет, значит, успокоилась. Да и чего я к ней пристал?! Баба, она и есть баба, пускай со своими мисками возится, а у меня есть другие дела. Я встаю из-за стола, руки об кунтуш вытираю, говорю:

— Ладно, не трону я тебя. Не до тебя мне сейчас! Завтра я ухожу, у меня всего один день остался, надо в доме все в порядок привести.