Сага о Форсайдах 2 - Джон Голсуори

- Я не требую больше счастья, чем получает большинство людей.

- Я мечтал об иной участи для тебя, Динни.

- Обедать! - скомандовала леди Монт, появляясь в дверях. - Динни, есть у вас дома пылесос?

По дороге в столовую она пояснила:

- Теперь этой машиной стали чистить лошадей.

- Хорошо бы пройтись ею по людям, чтобы выбить из них страхи и предрассудки, - отозвалась Динни. - Впрочем, дядя Лоренс не одобрил бы такое предложение.

- А, значит вы по'оворили! Можете идти, Блор.

Когда дворецкий вышел, леди Монт прибавила:

- Я все думаю о твоем отце, Динни.

- Я тоже.

- Мне удавалось убеждать е'о. Но ты ведь ему дочь. А все-таки надо...

- Эм! - предостерег сэр Лоренс.

В столовую вошел Блор.

- Да, - объявила леди Монт, - обряды - это так тя'остно! Я нико'да не любила крестин. Только зря мучишь ребенка и суешь его в руки постороннему, а тому бы только купель да библия. А почему на купелях изображают папоротник? Нет, не на купелях, а на призовых кубках за стрельбу из лука. Дядя Катберт выи'рал однажды такой кубок, ко'да был викарием. Так принято. Все это очень о'орчительно.

- Тетя Эм, - сказала Динни, - пусть, мои мелкие личные дела никого не огорчают. Это все, чего я прошу. Если люди не станут огорчаться и беспокоиться из-за нас, мы с Уилфридом можем быть счастливы.

- Ты умница! Лоренс, передай это Майклу. Блор, хересу мисс Динни.

Динни пригубила херес и взглянула через стол на тетку. Вид ее действовал успокоительно - приподнятые брови, опущенные веки, орлиный нос и словно припудренная шевелюра над еще красивыми шеей, плечами и бюстом.

В такси, увозившем ее на Пэддингтонский вокзал, девушка так живо представила себе Уилфрида наедине с нависшей над ним угрозой, что чуть было не наклонилась, чтобы бросить шоферу: "На Корк-стрит". Машина сделала поворот. Прид-стрит? Да, видимо, так. Все горести мира рождаются из столкновения любви с любовью. Как все было бы просто, если бы родные Динни не любили ее, а она не любила их!

Носильщик спросил:

- Прикажете помочь, мисс?

- Благодарю, я без вещей.

В детстве она мечтала выйти замуж за носильщика! Потом за своего учителя музыки, выписанного из Оксфорда. Он ушел на фронт, когда ей было десять. Динни купила журнал и села в поезд, но усталость так разморила ее, что она сразу же прикорнула в углу на скамейке, - вагон был третьего класса, так как железнодорожные поездки тяжким бременем ложились на почти всегда пустой кошелек девушки. Она откинула голову назад и уснула.

Когда Динни вылезла на своей станции, луна уже взошла и наступила ночь, ветреная и благоуханная. Домой предстояло возвращаться пешком. Было достаточно светло, и девушка решила пойти напрямик. Она проскользнула через живую изгородь и двинулась тропинкой через поле. Ей вспомнилась та ночь, почти два года тому назад, когда, вернувшись тем же поездом, она привезла новость об освобождении Хьюберта и застала отца в кабинете, где он сидел не в силах заснуть, измученный и поседевший. На сколько лет он помолодел, когда она принесла ему добрую весть! А теперь она везет новость, которая причинит ему боль. Именно объяснение с отцом больше всего пугало девушку. С матерью - пожалуйста! Конечно, та, несмотря на свою доброту, упряма, но женщина все-таки меньше верит в непререкаемость слова "нельзя", чем мужчина. Хьюберт? В былое время она прежде всего посчиталась бы с ним. Странно, но теперь он для нее потерян. Он, разумеется, ужасно расстроится, - он же непреклонен во всем, что касается его взглядов на "правила игры". Что ж, пусть. Его неудовольствие она перенесет. Но отец! Нечестно причинить ему такое горе после сорока лет службы.

От изгороди к стогам метнулась коричневая сова. Совы любят лунные ночи. Сейчас в тихой мгле прозвучит жуткий вопль пойманной жертвы. И все-таки как можно не любить сов, их неслышный, плавный и быстрый полет, их мерный и зловещий крик? Еще один перелаз, и девушка была уже в своих владениях. На поле возвышался сарай, где находил себе по ночам пристанище старый строевой конь ее отца. Кто это сказал - Плутарх или Плиний: "Я не продал бы даже старого вола, на котором пахал". Кто бы ни сказал хороший человек! Грохот поезда уже замер вдали, всюду царила тишина, слышался лишь шелест молодой листвы под ветром и топот старого Кысмета в сарае. Девушка пересекла еще одно поле и вышла к узкому бревенчатому мостику. Ночь была так же сладостна, как чувство, которое теперь ни на минуту не покидало Динни. Она перебралась через деревянный настил и вошла под сень яблонь. Они, казалось, жили своей, особой, радостной жизнью между нею, ступавшей по земле, и залитым луною небом, где под ветром бежали облака. Казалось, деревья дышат и безмолвно поют, прославляя свои распускающиеся цветы. Они сверкали тысячами побелевших ветвей самой причудливой формы и были прекрасны, словно каждую из них изваял и залил звездным светом какой-то страстно влюбленный в свое ремесло безумец. Так бывало здесь каждую весну на протяжении многих сотен лет. В такую лунную ночь мир всегда кажется полным чудес, но больше их всех Динни потрясало ежегодно свершавшееся чудо цветения яблонь. Она остановилась между их старых стволов, вдыхая воздух, пропитанный запахом мшистой коры, и ей припомнилась вся чудесная природа Англии. Горные луга и поющие над ними жаворонки; тихий шум капель, стекающих с листвы после дождя, когда проглядывает солнце; дрок на пустошах, где гуляет ветер; лошади, которые прочерчивают длинные рыжие борозды, поворачивают обратно и снова поворачивают, реки, то прозрачные, то зеленоватые в тени склоненных над водой ив; соломенные крыши, над которыми курится дымок; скошенные травы, золотистые поля пшеницы, голубые дали и вечно изменчивое небо, - все это, как драгоценные камни, светилось в памяти девушки, и все это затмевалось белым чародейством весны. Динни заметила, что насквозь промочила туфли и чулки, - высокую траву обильно увлажняла роса. Было достаточно светло, чтобы разглядеть в траве звездочки жонкилей, гроздья гиацинтов и пока еще неяркие чашечки тюльпанов. Встречались еще белые буквицы, колокольчики и баранчики, но их было немного. Динни, осторожно ступая, поднялась вверх по склону, вышла изпод деревьев и опять на минуту остановилась, чтобы окинуть взглядом кипящую позади белизну. "Все словно с луны упало, - подумала она. - Боже, мои лучшие чулки!"

Через обнесенный невысокой стеной цветник и лужайку девушка приблизилась к террасе. Скоро двенадцать. В нижнем этаже светится только окно в кабинете отца. До чего похоже на ту ночь!

"Не скажу ему", - решила Динни и постучала в окно.

Отец впустил ее:

- Хэлло, Динни! Ты не осталась на Маунт-стрит?

- Нет, папа. Я больше не в силах брать взаймы чужие ночные рубашки.

- Садись, выпьем чаю. Я как раз собирался заварить.

- Дорогой, у меня ноги до колен мокрые, - я прошла садом.

- Снимай чулки. Вот тебе старые шлепанцы.

Динни стянула чулки и сидела, созерцая свои освещенные лампой ноги. Генерал разжигал спиртовку. Он не терпел, чтобы за ним ухаживали. Девушка смотрела, как он, наклонившись, хлопочет над чайной посудой, и думала, какие у него быстрые и точные движения, как ловки длинные пальцы его смуглых рук, поросших короткими черными волосами. Он выпрямился и, не шевелясь, следил за разгоравшимся пламенем.

- Пора сменить фитиль, - заметил он. - Похоже, что в Индии нас ждут неприятности.

- Она, кажется, начинает доставлять нам их столько, что уже не окупает их.

Генерал повернул к дочери лицо с высоко посаженными, но в меру широкими скулами. Глаза его остановились на ней, тонкие губы под седыми усиками улыбнулись.

- Это часто случается с имуществом, отданным во временное пользование. У тебя красивые ноги, Динни.

- Неудивительно, папа, если вспомнить, какие у меня родители.

- Мои хороши только в сапогах. Чересчур жилистые. Пригласила ты мистера Дезерта?

- Пока что нет.

Генерал сунул руки в карманы. После обеда он снял смокинг и был теперь в старой охотничьей куртке табачного цвета. Динни заметила, что манжеты у нее обтрепались и одной кожаной пуговицы недостает. Темные высокие брови отца сдвинулись к переносице, посередине лба обозначились три морщинки. Наконец он мягко сказал:

- Знаешь, Динни, не понимаю я, как можно отказаться от своей религии... С молоком или с лимоном?

- Лучше с лимоном.

"А почему бы не сейчас? Ну, смелей!" - решилась девушка.

- Два кусочка?

- Три, папа, - я же пью с лимоном.

Генерал взял щипцы. Он опустил в чашку три кусочка сахару, затем ломтик лимона, положил на место щипцы и нагнулся над чайником.

- Закипел, - объявил он, налил чашку, насыпал туда полную ложечку чая, вынул ее и подал чашку дочери.

Динни сидела, потягивая прозрачную золотистую жидкость. Затем сделала глоток, опустила чашку на колени и подняла глаза на отца.

- Я тебе все объясню, папа, - сказала она и подумала: "После моих объяснений он окончательно перестанет что-нибудь понимать".