Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Лотто дожидался ее в кустах азалии.

– К черту его, – буркнула Гвенни. – Идем на вечеринку.

– Ты та еще зараза, – восхищенно сказал он.

– Ты даже не представляешь, – усмехнулась она.

Они поехали туда на велосипеде Чолли. Гвенни сидела на руле, Лотто крутил педали. Они спустились по тоннелю черной дороги под жалобное лягушачье пение и растущую болотную вонь.

Лотто остановил велосипед и накинул на Гвенни свою толстовку. Она пахла средством, которым он мазал свои изуродованные щеки.

Дом был освещен светом костров и люстр. Уже собралось несколько сотен человек, музыка сбивала с ног.

Они стояли, прижимаясь спиной к грубо выструганной стене, и потягивали пиво, которое было по большей части пеной. Гвенни чувствовала, что Лотто смотрит на нее, но делала вид, что не замечает. Он вдруг склонился к ее уху, как будто хотел что-то прошептать, но вместо этого он… Что? Лизнул ее?

А затем Гвенни пронзил шок, и она зашагала прямо к одному из костров.

– Какого хрена? – спросила она и с силой толкнула парня в плечо. Он отстранился от какой-то блондинки и оглянулся, его рот казался размазанным. Это был Майкл.

– О, привет, Гвенни, – сказал он. – Лотто, брат.

– Какого хрена? – повторила Гвенни. – Ты же должен сейчас быть с моим братом. С Чолли.

– О нет, – сказал Майкл. – Я смотался оттуда, когда приехал твой папаша. Он пугает меня до усрачки. А эта цыпочка меня подбросила.

– Я Лизи. По выходным работаю стриптизершей, – сказала она и зарылась носом Майклу в грудь.

– Ого, – прошептал Лотто. – Вот это девчонка.

Гвенни сжала ладонь Лотто и втащила его в дом. Кто-то явно не просто так принес туда все эти свечки и фонарики, отбрасывающие тени на стены и голые, блестящие ягодицы, спины и конечности. Из соседних комнат доносились звуки музыки. Гвенни увлекла его за собой по лестнице в окно, а оттуда – на крышу веранды.

Они сидели в холодной ночи, прислушиваясь к отзвукам вечеринки. Отсюда они могли видеть только отблески огней. Сидя в тишине, они курили одну сигарету на двоих, а затем она вытерла лицо и поцеловала его. Их зубы стукнулись друг о дружку. Он, конечно, рассказывал о вечеринках поцелуев, которые посещал в той глуши, откуда приехал, но Гвенни не была уверена, что он знает, что делать со своим ртом и языком. Оказалось, знает. Она почувствовала знакомую слабость в ногах, а затем сжала его ладонь и прижала к себе, позволила ему скользнуть пальцами в белье, чтобы он почувствовал, как она намокла. Потом она толкнула его на спину, раздвинула его ноги, вынула его растущий член и опустилась на него сверху. Он выдохнул, ошеломленный, обхватил ее бедра, а затем они просто потеряли голову. Она закрыла глаза. Руки Лотто задрали ее юбку и опустили лифчик так, что ее сиськи вырвались наружу, точно ракеты.

Это было что-то новое. Жар, ужасающий жар, такой, какой может быть только в сердце у солнца. Раньше такого не было, по крайней мере, она не могла припомнить.

Лотто дернулся, и она почувствовала, как он вышел из нее, а когда распахнула глаза, увидела его лицо, искаженное ужасом, а после он перекатился через край крыши и свалился вниз. Она огляделась и увидела охваченную пламенем занавеску на окне. Гвенни спрыгнула, ее юбка раздулась, а то, что Лотто оставил в ней, вытекло, как только она упала.

[Что-то неправильное в этом возбуждении, когда понимаешь, что этот мальчик и эта девочка, занимавшиеся сексом, оба уже мертвы.]

Она протряслась за решеткой всю ночь. Мать и отец были очень мрачны и серьезны, когда она вернулась домой.

Лотто исчез. Сначала на неделю, затем на две, затем на месяц, а потом Чолли обнаружил на своей тумбочке письмо, в котором говорилось, что мать Лотто отправила его в частную школу для мальчиков, ту, где ученики ездят на лодках. Бедный неудачник. Он рассказал обо всем Гвенни, но ей, похоже, уже было безразлично. Вся вечеринка, эти пожарные и полицейские видели, как Гвенни и Лотто выставили себя на посмешище. Вся школа знает, что она шлюха. Это конец. Теперь она пария. Майкл тоже не знал, что сказать, он отдалился, нашел других друзей. Гвенни перестала разговаривать.

Весной, когда ее положение уже невозможно было игнорировать, близнецы украли у соседей машину.

Сосед-идиот сам виноват, раз оставил ключи в зажигании.

Они подъехали к месту, разглядывая саговые пальмы и траву вокруг крошечной розовой коробочки на сваях. Чолли издал звук разочарования, он надеялся, что семья Лотто окажется баснословно богатой, но, похоже, это было не так.

[Так ведь и не скажешь.]

Ромашки волновались, похожие в траве на маленькие соски. Они постучали в дверь. Им открыла маленькая суровая женщина. Когда она увидела их, ее губы крепко сжались.

– Ланселота здесь нет, – сказала она. – И вам это должно быть известно.

– Мы хотим видеть Антуанетту, – сказал Чолли, чувствуя ладонь сестры на своей руке.

– Я собиралась отправиться за продуктами. Но вы можете войти, – сказала женщина. – Я Салли, тетя Ланселота.

Они просидели целых десять минут, потягивая холодный чай и поедая песочные кексы, когда дверь вдруг открылась и вошла женщина. Она была высокая, статная, толстая, с волосами, убранными наверх. В том, как она двигала руками, и в легкой ткани ее одежды было нечто обезоруживающе плавное, перистое.

– Как приятно, – промурчала она. – Мы не ждали гостей.

Чолли ухмыльнулся, сидя в своем кресле. Он изучал ее взглядом и ненавидел то, что удавалось рассмотреть.

Гвенни поймала на себе взгляд Антуанетты и сделала неопределенный жест руками, показывая на свой живот.

Выражение лица Антуанетты напомнило бумажку, внезапно брошенную в огонь. Затем она лучисто улыбнулась.

– Я так понимаю, мой сын имеет к этому отношение? Он и в самом деле любит девушек… о боже.

Чолли подвинулся вперед, намереваясь сказать что-то, но тут из спальни Антуанетты вышла маленькая девочка в подгузнике, с бантиками в волосах. Чолли захлопнул рот. Антуанетта усадила малышку себе на колени и пропела: «Скажи привет, Рейчел!» – после чего сжала пухленькую руку малышки и помахала ею близнецам. Рейчел жевала кулачок и смотрела на посетителей встревоженными карими глазами.

– Так что вы хотите от меня? – спросила Антуанетта. – Если эта девочка прервет беременность, попадет прямиком в ад. Я не стану за это платить.

– Мы хотим справедливости, – сказал Чолли.

– Справедливости? – ласково переспросила Антуанетта. – Мы все хотим справедливости. А мир – мира. Резвящихся единорогов. Выражайся конкретнее, малыш.

– Еще раз назовешь меня так, старая ты шлюха, и я дам тебе по твоим гребаным зубам, – рассвирепел Чолли.

– Когда ты ругаешься, демонстрируешь разве что собственную духовную бедность, малыш, – промолвила она. – Мой сын, да благословит Господь его чистое сердце, никогда не ведет себя так вульгарно.

– Да пошла ты, потаскуха дырявая, – сказал Чолли.

– Милый, – проговорила Антуанетта еще мягче и положила ладонь на его руку, одним коротким жестом останавливая его, – то, что ты борешься за свою сестру, делает тебе честь. Но если ты не хочешь, чтобы я отхватила тесаком твое мужское достоинство, я бы советовала тебе подождать ее в машине. Мы придем к соглашению без твоего участия.

Чолли побледнел, открыл рот, разжал и снова сжал кулаки, а затем вышел за дверь и сел в машину, но окно оставил открытым и целый час слушал поп-музыку шестидесятых по радио.

Оставшись наедине, Антуанетта и Гвенни вежливо улыбались, глядя на Рейчел, пока малышка не ушла обратно в спальню.

– Вот как мы поступим, – сказала Антуанетта, наклоняясь вперед.

Гвенни скажет брату и родителям, что она сделала аборт. Неделей позже она сбежит и отправится в квартиру в Сент-Огастине. Адвокаты Антуанетты все уладят. Пока она будет жить там, они позаботятся о ней, а потом сделают все необходимое для усыновления. После того как ребенок родится, Гвенни оставит его в больнице и вернется к старой жизни. Она никогда и никому не скажет о случившемся, иначе выплаты, которые она будет получать каждый месяц, прекратятся.

[Отовсюду звучало эхо. Грустно осознавать, как в результате подковерных игр деньги оказываются тем самым козырем, который может побить сердце. Но это даже хорошо. Прижмите к ране палец и перетерпите.]

Девочка слушала приглушенный шум океана за окном. Снова вошла Рейчел. Нажала на кнопку телевизора и села перед ним на ковер, посасывая большой палец. Гвенни смотрела на нее и чувствовала огромное желание как-нибудь ранить эту женщину, пропахшую розами и детской присыпкой.

Она без улыбки посмотрела на Антуанетту.

– И вы не захотите увидеть собственного внука? – спросила она.

– Ланселота ждет блестящее будущее, – ответила та. – Но, если это случится, оно будет уже не таким блестящим. Это работа матери – быть опорой и открыть для своих детей как можно больше дверей. К тому же у него будут и более подходящие кандидатуры для того, чтобы завести детей. – Она сделала паузу, сладко улыбаясь. – Более подходящие.