Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль" - Чарлз Дарвин

После двух дней утомительного путешествия на нас еще издали освежающе подействовал вид тополей и ив, растущих рядами вокруг селения и реки Лухан. Вскоре после приезда сюда мы заметили на юге какое-то клочковатое облако темного красновато-бурого цвета. Сначала мы подумали, что это дым от какого-то большого пожара на равнинах, но скоро увидали, что это рой саранчи. Она летела на север и, подгоняемая легким ветерком, обгоняла нас со скоростью 10 или 15 миль в час. Главное ядро насекомых заполняло воздух от 20 и, казалось, до 200–300 футов над землей, и «звук их крыльев был точно грохот запряженных множеством коней колесниц, мчащихся в бой» или, я бы сказал, вернее, точно завывание сильного ветра в снастях корабля. Даже сквозь авангард роя небо казалось гравюрой, отпечатанной меццо-тинто, но сквозь ядро его вовсе ничего не было видно; впрочем, насекомые летели не так плотно, чтобы не могли уклониться от палки, которой я размахивал. Когда они сели, то их было больше, чем листьев в поле, и поверхность земли сделалась из зеленой красноватой; после того как рой сел, отдельные насекомые продолжшш летать из стороны в сторону по всем направлениям. Саранча — обычное бедствие в этой стране: в этом году сюда уже прилетало несколько меньших роев с юга, где, как то происходит, очевидно, во всех частях света, саранча размножается в пустынях. Бедные крестьяне тщетно пытались отвратить нападение, разводя костры, поднимая крик и размахивая ветками. Этот вид саранчи очень похож на знаменитую Gryllus migratorius Востока, а может быть и тождествен с ней.

Мы переправились через Лухан, довольно большую реку, путь которой к морю, однако, известен очень плохо; не выяснено даже, не испаряется ли она и не теряется ли в равнинах. Ночевали мы в Лухане, небольшом селении, окруженном садами и составляющем самый южный возделанный округ провинции Мендоса; он расположен в 5 лье к югу от столицы. Ночью я подвергся нападению (ибо оно никак не заслуживает менее сильного названия) бенчуки, крупного черного, пампасского клопа из рода Reduvius. Нет ничего противнее того ощущения, какое испытываешь, когда по телу ползут эти мягкие бескрылые насекомые, около дюйма длиной. До того как клопы насосутся, они совсем плоские, но после того как нальются кровью, становятся круглыми, и в таком состоянии их легко раздавить. Один клоп, пойманный мной в Икике (они водятся и в Чили, и в Перу), был совершенно тощий. Я положил его на стол, и, хотя вокруг стояли люди, стоило подставить палец, как смелое насекомое тотчас же высовывало свой хоботок, бросалось на палец и, если ему позволяли, сосало кровь. Укус не причинял никакой боли. Любопытно было наблюдать, как во время сосания менее чем за десять минут тело клопа из плоского, как облатка, становилось шарообразным. Однако такого пиршества, которому бенчука был обязан одному из наших офицеров, было достаточно, чтобы насекомое оставалось растолстевшим целых четыре месяца; но уже после первых двух недель оно было совсем не прочь снова полакомиться.

27 марта. — Мы поехали в Мендосу. Страна была прекрасно возделана и похожа на Чили. Эта местность славится фруктами, и в самом деле не найдется ничего, что казалось бы таким цветущим, как эти виноградники и фруктовые сады с фиговыми, персиковыми и оливковыми деревьями. Мы покупали арбузы почти вдвое больше человеческой головы, чудесно освежающие и ароматные, по полпенни за штуку, а за три пенса — полтележки персиков. В провинции обработано и огорожено очень немного земли — немногим больше того, что мы видели по пути между Луха-ном и столицей. Как и в Чили, земля своим плодородием всецело обязана искусственному орошению, и поистине изумительно, какой необыкновенно плодородной становится благодаря орошению голая траверсия.

Следующий день мы провели в Мендосе. В последние годы благосостояние города сильно упало. Жители говорят: «Тут хорошо жить, но очень трудно разбогатеть». У низших сословий те же ленивые и бесшабашные нравы, что у пампасских гаучосов, да и одежда, конская сбруя и образ жизни почти такие же. На мой взгляд, город выглядит каким-то, вялым, заброшенным. Ни прославленной аламедой [бульваром] ни общим видом своим он не может идти ни в какое сравнение с Сантьяго; но приезжим из Буэнос-Айреса, только что пересекшим однообразные пампасы, эти фруктовые сады должны показаться восхитительными. Сэр Ф. Хед, говоря о здешних жителях, замечает: «Они пообедают, а потом уже очень жарко, и они 'ложатся спать, — ибо что им еще делать?» Я вполне согласен с сэром Ф. Хедом: счастливый удел обитателей Мендосы заключается в возможности есть, спать и бездельничать.

29 марта. — Мы выехали обратно в Чили через перевал Успальята, расположенный к северу от Мендосы. Нам предстоял длинный переезд в 15 лье по совершенно бесплодной траверсии.

В одних местах почва была совершенно голая, в других — покрыта бесчисленными карликовыми кактусами, вооруженными грозными иглами; местные жители называют их «маленькими) львами». Тут росли также немногочисленные низкорослые кустарники. Хотя равнина лежит на высоте почти 3 000 футов над уровнем; моря, солнце пекло немилосердно, а жара и облака мельчайшей пыли делали наше путешествие крайне утомительным. Дорога весь день. шла почти параллельно Кордильерам, но все же постепенно к ним приближалась. Перед заходом солнца мы вступили в одну из широких долин, вернее, бухт, открывающихся на равнину; долина вскоре сузилась в ущелье, по которому несколько выше расположен дом Вилья-Висенсио. Так как весь день мы провели без капли воды, наши мулы и мы сами томились жаждой и жадно высматривали поток, струящийся вниз по долине. Любопытно было следить, как постепенно появлялась вода: на равнине русло было совсем сухим, потом оно понемногу слегка увлажнялось, затем появились лужи, которые вскоре стали соединяться между собой, и у Вилья-Висенсио уже струился прелестный ручеек.

30 марта. — Одинокую избушку, носящую импозантное название Вилья-Висенсио, упоминают все путешественники, переходившие здесь через Анды. В этом месте, а также на соседних рудниках я провел следующие два дня. Геология окрестных мест очень интересна. Хребет Успальята отделен от главных Кордильер длинной, узкой равниной, или котловиной, подобной тем, которые так часто упоминались мной в описании Чили, только лежащей выше, на высоте 6 000 футов над уровнем моря. Этот хребет географически расположен относительно Кордильер почти так же, как гигантская горная цепь Портильо, но он совершенно иного происхождения: он состоит из различного рода подводных лав, перемежающихся с вулканическими песчаниками и другими замечательными осадочными отложениями; все это вместе очень похоже на третичные пласты на берегах Тихого океана. Исходя из такого сходства, я ожидал найти здесь окременелые деревья, которые вообще характерны для этих формаций. Ожидание мое оправдалось самым необыкновенным образом. В средней части хребта, на высоте около 7 000 футов, я заметил на обыкновенном склоне выступающие белоснежные столбы. То были окаменелые деревья, из коих одиннадцать были окременелые, а тридцать-сорок других превратились в грубокристаллический белый известковый шпат. Они были обломаны, и оставшиеся пни торчали лишь на несколько футов из земли. Стволы были от 3 до 5 футов в окружности. Они стояли на некотором расстоянии один от другого, но все вместе составляли одну группу. М-р Роберт Броун был настолько любезен, что изучил эти деревья, и нашел, что они принадлежат к подразделению елевых, но в то же время имеют черты семейства араукариевых, а в некоторых любопытных отношениях сродни тиссу. Вулканический песчаник, в котором залегали деревья и из нижних слоев которого они, должно быть, выросли, постепенно скоплялся вокруг стволов тонкими слоями, и камень до сих пор сохраняет следы их коры.

Немного нужно было иметь опыта в геологии, чтобы понять ту удивительную историю, какую раскрывала вся эта картина, хотя, сознаюсь, в первый момент я был до того изумлен, что едва верил несомненной очевидности, Я видел перед собой то место, где некогда группа — красивых деревьев качала свои ветви на берегах Атлантического океана в ту пору, когда океан этот (ныне отступивший на 700 миль) подходил к подножию Анд. Я видел, что они выросли из вулканической почвы, которая поднялась над уровнем моря, и что впоследствии эта суша вместе с еще стоявшими деревьями опустилась в глубины океана. В этих глубинах прежняя суша покрылась осадочными слоями, которые в свою очередь были залиты громадными потоками подводной лавы, — один такой массив достигал тысячи футов в толщину; потоки расплавленного камня и водные отложения пять раз поочередно покрывали друг друга. Океан, вмещавший такие высокие массивы, был, должно быть, очень глубок; но снова пришли в действие подземные силы, и теперь я видел перед собой дно этого океана, образовавшее горную цепь вышиной более 8 000 футов. Не дремали, однако, и те противодействующие силы, которые постоянно разрушают поверхность земли: огромные толщи пластов были пересечены множеством широких долин, а деревья, ныне обратившиеся в кремень, выступали теперь обнаженные из обратившейся ныне в камень вулканической почвы, откуда некогда, зеленые и цветущие, поднимали они свои высокие кроны. Теперь все вокруг совершенно бесплодно и пустынно; даже лишайник не может прилепиться к каменным слепкам прежних деревьев. Пусть такого рода громадные и едва укладывающиеся в сознании перемены и должны были когда-нибудь произойти, но тут все они совершились за период, недавний по сравнению с историей Кордильер, тогда как сами Кордильеры — образование буквально современное по сравнению со многими содержащими окаменелости пластами Европы и Америки.