Путь - Андрей Завадский

Эрвин наносил удары с методичностью молотобойца в кузнице, вкладывая в каждый выпад всю силу, всю свою ярость, заставляя Эйтора отступать. Он чувствовал в короле страх, ужас поражения, ведь тот, кто посмел назвать себя правителем Альфиона, знал, что проигрыш в этом поединке означает смерть. И потому он бился со всей стойкостью, раз за разом подставляя под клинок Эрвина свой меч, ухитряясь все еще отражать удары.

  - Умри, - кричал принц, для которого оружие стало частью его тела, выполняя любой приказ хозяина. Широкая полоса стали чертила круги и зигзаги, так что воздух стонал под выпадами. Эйтор отступал, но пока держался стойко. Эрвин же лишь чаще наносил удары, утробно рыча: - Умри! Умри же!

Этот бой не мог продлиться долго, хотя самим противникам он казался растянувшимся на целую вечность. Эйтор, вынужденный отступать, понимал, что обречен. Да, он неплохо владел клинком, быть может, не хуже своего соперника, пусть и учились они этому смертоносному мастерству по-разному. Но на стороне Эрвина была ярость, какой никогда не знал король Альфиона, а Эйтором овладел страх. Он затылком ощущал леденящее дыхание смерти, явившейся сюда, в этот дворец, чтобы забрать его жизнь.

  - Проклятье, - Эйтор вдруг оступился, припав на правую ногу, поскользнувшись в луже вина, что натекла из кубка, которым мгновение назад лорд Грефус отбивался от стрелков. - Нет! - Под коленом что-то хрустнуло, и по телу вдруг разлилась боль. Король понял, что нога больше не слушается его, не то вывихнутая, не то и вовсе сломанная.

Эйтор замер в нелепой позе, будто преклоняя колено перед своим противником. И принц воспользовался этим, обрушив на его голову свой клинок. Его противник вскинул меч, пытаясь защититься, но удар Эрвина выбил оружие из рук Эйтора. Его клинок скользнул по гладкому мрамору, отлетев к огромному камину. Король, растерявший все свое величие, упал на спину, перебирая ногами и пытаясь отползти назад. Его взгляд был прикован к мерцавшему, отражая пламя многочисленных факелов, острию меча, направляемого твердой рукой Эрвина.

  - Ублюдок, - сквозь зубы прорычал принц. Он навис над поверженным противником, точно демон возмездия, могучий и неумолимый. - Я считал тебя братом, а ты видел во мне врага. Ты всегда завидовал мне, и отнял все, чем я дорожил. - В голосе Эрвина слышались гнев и боль, та боль, которую он хранил в сердце двадцать три года, которая точила его изнутри, ради которой он сжигал самого себя желанием мести. Казалось, принц был готов зарыдать, но рука его не дрожала. - Ты лишил меня наследства, лишил моего королевства. Ты отнял ту, которую я любил всем сердцем! Ты предал мою веру, и сейчас вернешь мне все, чего лишил прежде. Я возьму твою жизнь, а с ней - все, что у тебя еще осталось. Умри!

Держа клинок обратным хватом, Эрвин занес его над дрожащим от ужаса, от предчувствия собственной смерти Эйтором. Принц был готов вонзить меч в грудь противника, точно кол - в сердце вампира. Король крепко зажмурился, моля Судию, чтобы все случилось быстро, без лишней боли. Но смерть так и не пришла.

Королеве Ирейне, забытой всеми, тихо, как мышка, сидевшей возле своего супруга все происходившее в этот день казалось каким-то странным сном. Известие о готовящемся пире в честь доблестных воинов юная государыня приняла молча, с трудом сдерживая слезы. Она предпочитала проводить свои дни в покоях, отрезанных от всего остального мира прочными дубовыми дверями и бдительной стражей. Ирейна видела лишь слуг, молчаливыми тенями скользивших по отведенным ей комнатам, да своего мужа, приходившего в ее спальню по ночам.

Юная королева по своей воле избрала участь затворницы, и едва ли когда-нибудь всерьез тяготилась одиночеством. Шумному обществу фрейлин Ирейна предпочитала чтение, благо, весьма богатая библиотека, которую собирали многие прежние короли Альфиона, была к ее услугам, а читать она выучилась на два года раньше свого брата-рыцаря. Порой семнадцатилетняя королева играла на арфе или лютне, но музицировать для самой себя, взрывая тишину треньканьем струн, было вовсе не так интересно, как забавлять публику, вот только желания видеть кого-либо возле себя с каждым днем, проведенным в стенах дворца, отнюдь не прибавлялось.

Больше всего Ирейна хотела бы вернуться в замок своего отца, окунувшись в размеренную, какую-то сонную жизнь того, что заносчивые жители Фальхейна с презрением величали провинцией, или, еще хуже, дремучей глухоманью. Там она могла бродить по окрестным лесам, забыв о приличиях, отпустив слуг и стражников, ибо вилланы искренне любили справедливого и вовсе не злого Долмуса, своего господина, а потому не посмели бы обидеть и его дочь. Или можно было запереться в самой высокой башне, вытащив спрятанную там книгу, в которой древний мудрец описывал движение небесных тел, и на несколько часов погрузиться в тайны мироздания, чтобы затем жарко спорить с придворным магом и философом, который не мог создать ни одного заклятия, но знал, кажется втрое больше, чем было написано во всех книгах, завалявшихся в закоулках родного замка. Но ее мечтам не дано было исполниться, во всяком случае, это точно не могло случиться именно сегодня.

  - Лорд Грефус вернулся с победой, - даже не думая о возражениях, сообщил своей маленькой королеве Эйтор. - Он со своими рыцарями разгромил орду дикарей-хваргов, и сегодня я даю пир в честь героев. Ты должна сопровождать меня, Ирейна. Это будет великая честь для храброго воина, если торжество почтит не только владыка Альфиона, но и его венценосная супруга. - А затем король развернулся и вышел прочь, будучи уверен, что Ирейна не посмеет спорить.

Она не спорила. Будто пребывая в бреду, королева позволил умелым служанкам одеть себя в роскошное платье с длинным шлейфом, покрыть заботливо уложенные локоны бисерной сеткой и нанести на щеки совсем чуть-чуть румян, просто для того, чтобы не казаться призраком. И затем, дождавшись Эйтора, Ирейна последовала за ним в трапезный зал.

Королева была обязана присутствовать на балах и торжественных ужинах, а потому заранее знала, что ее ждет. Король и его гости обменялись здравницами, восхваляя мудрость, доблесть и прочие достоинства друг друга, не забыв, как водится, помянуть и неземную красоту юной королевы. Но с каждым опустошенным кубком тосты становились все менее связными и все более непристойными. Музыканты, шуты и жонглеры старались, как могли, слуги только и успевал подносить полные кувшины и бутыли вина, лорды хмелели, и обстановка становилась совершенно невыносимой. О королеве, которая оказалась единственной дамой на пиру, быстро забыли, в том числе и сам государь, хотя он выпил не так много. Благородные господа пошло шутили, время от времени кто-то принимался горланить похабные песни или героические баллады, причем брани и в тех и в других было одинаковое количество. В конце концов, одного из рыцарей стошнило прямо на стол, за что сотрапезники наградили его парой подзатыльников, но слуги и гвардейцы погасили ссору, вытащив выпивоху на свежий воздух.