Хрущевская «Оттепель» 1953-1964 гг - penzenski

Постепенно в общественном сознании сформировался образ «партийной машины», подчинявшей себе не только отдельную личность, но зачастую и здравый смысл. Осью, скрепляющей эту систему, был аппарат областного комитета партии, возглавляемый «хозяином области» — секретарем, который одновременно возглавлял выборную инстанцию, комитет и его бюро, и был начальником над партийными функционерами. Он входил, как правило, в ЦК, заседал в Верховном Совете и представлял область в Совете Министров, в Госплане или ином руководящем органе. В то же время он распоряжался в местном совнархозе, контролировал работу всех областных инстанций и нес полную ответственность перед центром за все, что происходило во вверенной ему области.

Четкость создавшейся системы позволяла сохранить монолитность общества и управления. Однако даже власть первого секретаря ЦК нельзя считать личной. Она являлась лишь выражением власти партийной. Н. С. Хрущев был обязан каждое свое решение проводить через коллективные инстанции: Президиум и (или) пленум ЦК, учитывая при этом возможную их позицию. Н. С. Хрущев ни разу за всю свою политическую карьеру не пытался обратиться непосредственно к народу. Народом для него, с точки зрения политической, естественно, являлись партийные функционеры достаточно высокого ранга, чтобы быть отобранными на съезд или войти в Центральный Комитет.

Хрущев не стал харизматическим лидером не только потому, что «…был слишком похож на простака с улицы… чтобы люди могли поверить в его способность олицетворять высшую правду», как полагал, например, известный исследователь А. Ахиезер. Скорее причина коренится в самом обществе, которое в 50—60-е годы претерпевало ряд масштабных, прежде всего мировоззренческих, изменений, связанных с завершающим этапом индустриальной модернизации страны.

Следует заметить также, что архитектор партийного строительства Н. С. Хрущев был слишком самобытен, слишком непредсказуем, слишком угловат, чтобы полностью раствориться в предложенной ему роли. Как справедливо было отмечено, он ощущал себя иной раз народным вождем в архаичном значении этого слова, защитником трудящихся от бюрократии, носителем высших социалистических ценностей.[844] В этой своей двойственности он был равно неприемлем и партийными иерархами, не знающими, что им принесет завтра, ни рядовыми гражданами, видевшими в Хрущеве олицетворение бюрократии.

Новации Н. С. Хрущева осуществлялись без изменения основ самого политико-экономического режима, что в значительной степени снизило эффективность предпринятой модернизации советского общества, в том числе и экономики. Несмотря на то что в отдельных аспектах быт советских граждан действительно улучшился — сотни тысяч семей получили квартиры, повысилось пенсионное обеспечение, — проблема жизненного уровня советских людей продолжала стоять очень остро. В середине 50-х годов спрос на товары широкого потребления в лучшем случае удовлетворялся на 40–50 %.[845] По данным зарубежных исследовательских центров, в 1956 году количество лиц, получавших заработную плату ниже прожиточного уровня, составляло 8 млн. человек.[846]

Одним из последствий политики Н. С. Хрущева стало развертывание в стране движения трудящихся за свои социально-экономические и гражданские права. Собственно использование в данном контексте термина «движение» применительно к выступлениям в рабочей среде в 50 — начале 60-х годов весьма условно. Скорее, то были локальные вспышки недовольства, что не умаляет их значения как протеста против внутренней политики КПСС.

Весь хрущевский период, с точки зрения роста оппозиционности настроений масс, исследователи[847] условно делят на два этапа. В первый период, с 1953 до конца 50-х годов, практически не наблюдается забастовок. Известны лишь стачка на Московском шарикоподшипниковом заводе в 1956году и в г. Николаеве в 1957 году. Общее настроение характеризовалось относительной лояльностью к существовавшему порядку, что можно объяснить ожиданием от смены руководства перемен к лучшему, поворота советской экономической системы в сторону обеспечения нормальных жизненных условий а кроме того, — известной привычкой, выработанной сталинским временем. Вместе с тем, как форма отстаивания своих прав, присутствует массовое пассивное сопротивление, как это было на Украине в 1955–1956 годах. Здесь угольная промышленность регулярно не выполняла план добычи, и власти пошли в конце концов на ряд уступок рабочим.[848]

Значительные изменения в массовом сознании произошли в начале 60-х годов. Носителями специфических черт политического сознания в конце 50 — начале 60-х годов являлись реабилитированные. В результате политической «оттепели» многие тысячи людей возвратились «на волю», где их ждали не только свобода, но и столкновения с обыденными житейскими проблемами. Вчерашние заключенные выдвигали требования возврата им квартир и вещей, отобранных при аресте. Особенность сложившейся ситуации заключалась в том, что имущество репрессированных часто «наследовалось» работниками органов госбезопасности, проводившими следствие. Реабилитированные и члены их семей настойчиво добивались решения этих вопросов в ЦК КПСС, требуя восстановления своих имущественных прав. Затягивание рассмотрения предъявляемых претензий провоцировало резкую критику работы КГБ и МВД, что находило понимание и поддержку среди окружающих, возбуждая нежелательные, с точки зрения властей, настроения.

Вера в возможность найти правду — одна из самых устойчивых черт массового сознания советских людей в 50-е годы. Многие из реабилитированных стремились через печать привлечь к себе и своим проблемам внимание высшего партийного руководства. В январе 1957 года в «Литературную газету» обратился с письмом Геринштейн Б. Д., выражавший несогласие с постановлением правительства от 8 сентября 1955 года «О лицах, реабилитированных судебными органами». По его мнению, оно недостаточно компенсировало потерпевшим причиненный репрессиями ущерб. Для исправления создавшегося положения он требовал увеличить суммы единовременного денежного пособия, пенсии, немедленно предоставить квартиры.[849]

Экономические проблемы находили свое отражение и в программных документах отдельных «диссидентских» групп. Их появление в 50-е годы означало, что в сознании общества произошли существенные перемены. Однако, что крайне важно, диссидентство 50-х годов еще не являлось антисоветским, оно лишь преследовало цель вернуться к ленинским нормам в партийной жизни. Поскольку эти же задачи, по крайней мере официально, ставила перед собой и власть, то инакомыслие не выходило за рамки спонтанных протестов.

Задачу решить насущные социальные потребности народа ставила перед собой «Ленинская Коммунистическая партия Советского Союза». В распространенном в 1961 году документе этой организации, изданном в виде газеты «Центральные сообщения органа ЦК Ленинской Коммунистической партии Советского Союза», провозглашалось, что целью ЛКПСС является построение коммунистического общества, «основанного на производительном труде».[850]

В числе мер, способных превратить СССР в государство социализма с «человеческим лицом», планировалось осуществить программу широкого социального обеспечения трудящихся. В области сельского хозяйства, к примеру, должна была произойти ликвидация колхозов и наделение приусадебными участками крестьян. Основной хозяйственной единицей планировалось сделать совхозы, «как отвечавшие требованиям жизни в аграрном секторе хозяйства». Вызывает, по меньшей мере, удивление стремление авторов программы к двум прямо противоположным экономическим мероприятиям: возрождению личных хозяйств и тотальному господству совхозного земледелия. Очевидно, здесь одновременно проявилось стремление к повышению жизненного уровня крестьян и тяга к господству исключительно социалистического способа производства.

Любопытные формы критики политической и хозяйственной деятельности КПСС были обнаружены в трех документах при аресте бывшего работника финотдела совнархоза Латвийской ССР П. М. Спициной (1960 г.). Подвергнув анализу политическую и хозяйственную деятельность партийного руководства, авторы текстов Днепров, Иванов и Чичищев пришли к выводу, что «наша действительность — не социализм, а госкапитализм» и «задача нашего народа — восстановить марксистско-ленинскую теорию и построить социализм».[851] Подобные взгляды, в полном смысле слова, нельзя назвать ни антиправительственными, ни антисоветскими. Их появление в конце 50-х годов скорее говорит о политизации массового сознания после ХХ съезда партии.

Выработка чисто теоретических положений сочеталась с попытками агитации рабочих и колхозников через листовки. В марте I960 года в Актюбинской области в районе станции Кандагач неизвестными были разбросаны сотни листовок, которые от имени НТС призывали колхозников саботировать решения декабрьского пленума ЦК КПСС, не продавать животных, требовать самоуправления колхозов, беспартийного руководства.[852] Однако ни теоретические документы, ни листовки не делали их авторов и распространителей ближе к народу. Как правило, все ограничивалось одноразовыми актами анонимного публичного протеста.