По морю прочь - Вирджиния Вулф

Беспокойство ее было крайним — во всяком случае, для женщины ее лет, — а для человека с таким ясным и проворным умом, как у нее, весьма непривычно было испытывать такую растерянность. Она не могла ни на чем остановиться, поэтому вздохнула с облегчением, когда дверь в номер открылась. Миссис Торнбери подошла к мужу, обняла и поцеловала его с необычной нежностью, а когда они сели рядом, стала гладить его по голове и расспрашивать, будто он был ребенком — старым, усталым, ворчливым ребенком. Она не сказала ему о смерти мисс Винрэс, чтобы не беспокоить, — он и так в последнее время был чем-то расстроен. Она попыталась выяснить причину. Опять политика? Что там учинили эти ужасные люди? Она провела все утро за обсуждением политики с мужем, и мало-помалу предмет их разговора стал вызывать у нее живейший интерес. Однако то и дело произносимые ею слова казались ей бессмысленными.

За обедом несколько человек заметили, что постояльцы гостиницы начали уезжать: каждый день их становилось все меньше. На обеде присутствовало всего сорок человек вместо обычных шестидесяти. Это подсчитала престарелая миссис Пейли, оглядываясь вокруг бесцветными глазами. Она сидела за своим столиком у окна. Ее компания обычно состояла из мистера Перротта, Артура и Сьюзен, а сегодня к ним присоединилась и Эвелин.

Она была, против обыкновения, подавлена. Остальные, заметив, что у нее красные глаза, и догадываясь о причине, изо всех сил старались поддержать между собой оживленную беседу. Она терпела это несколько минут, поставив локти на стол, не притрагиваясь к супу, но вдруг воскликнула:

— Не знаю, что чувствуете вы, но я просто не могу думать ни о чем другом!

Мужчины пробормотали что-то сочувственное и изобразили на лицах печаль.

Сьюзен ответила:

— Да, это так ужасно! Только подумать, такая милая девушка, совсем недавно помолвленная — этого не должно было случиться, слишком это трагично. — Она посмотрела на Артура, как будто призывая его на помощь, чтобы он сказал нечто более подобающее.

— Удар судьбы, — коротко выразился Артур. — Но все-таки какая была глупость — отправляться вверх по реке. — Он покачал головой. — Им следовало быть умнее. Нельзя ожидать от англичанок той же выносливости, которой отличаются туземные женщины, привычные к этому климату. Я хотел было предупредить их в тот день за чаем, когда эта тема обсуждалась. Но такие вещи говорить нет смысла — только восстановишь людей против себя, а изменить ничего не сможешь.

Престарелая миссис Пейли, которая до этого момента была занята супом, поднесла ладонь к уху, давая этим понять, что ей хочется знать, о чем идет речь.

— Вы слышали, тетя Эмма? Бедная мисс Винрэс умерла от лихорадки, — ласково сообщила ей Сьюзен. Она не могла говорить о смерти громко или даже обычным голосом, поэтому миссис Пейли не расслышала ни слова. Артур пришел на подмогу.

— Мисс Винрэс умерла, — сказал он очень отчетливо.

Миссис Пейли чуть наклонилась к нему и переспросила:

— А?

— Мисс Винрэс умерла, — повторил он. Ему пришлось напрячь мышцы вокруг рта, чтобы не рассмеяться и повторить в третий раз: — Мисс Винрэс. Она умерла.

Миссис Пейли было трудно не только разбирать слова; факты, выходившие за рамки ее обыденной жизни, достигали ее сознания тоже не сразу. Казалось, тяжелый груз лег на ее мозг, но не остановил, а лишь замедлил его работу. Не меньше минуты она сидела с туманным взором, пока поняла, что сказал Артур.

— Умерла? — с недоумением произнесла она. — Мисс Винрэс умерла? Боже… Это очень печально. Но я совершенно не помню, которая из них была она. У нас тут появилось столько новых знакомых. — Она обернулась к Сьюзен за помощью. — Высокая темноволосая девушка, почти хорошенькая, с ярким румянцем?

— Нет, — возразила Сьюзен. — Она была… — но замолчала, отчаявшись объяснить миссис Пейли, что та думает о другой девушке, — это все равно было бесполезно.

— Как же так она умерла? — продолжила миссис Пейли. — Выглядела такой крепкой. Но ведь люди пьют эту воду. Никогда я не понимала — зачем. Кажется, так просто — велеть, чтобы в номер ставили бутылку сельтерской. Это единственная мера предосторожности, которую я всегда принимала, а уж я-то побывала во всех частях света — в одной Италии не меньше дюжины раз… Но молодым кажется, что им виднее, а потом они расплачиваются. Бедняжка, мне очень жаль ее. — Тут, однако, необходимость смотреть в тарелку с картофелем и есть поглотила все ее внимание.

Артур и Сьюзен втайне надеялись, что тема исчерпана, поскольку им этот разговор был неприятен. Зато Эвелин не была готова переключиться на что-то другое. Почему люди не говорят о том, что действительно важно?

— Вас, наверное, это совсем не трогает! — сказала она, гневно повернувшись к мистеру Перротту, который все это время сидел молча.

— Меня? О, напротив, — ответил он смущенно, но с явной искренностью. Вопросы Эвелин и у него вызывали чувство неловкости.

— Все это так необъяснимо, — продолжила Эвелин. — Я имею в виду смерть. Почему должна была умереть Рэчел, а не вы или я? Всего две недели назад она была здесь, с нами. Во что вы верите? — взыскательно спросила она у мистера Перротта. — Вы верите в то, что все продолжается, что она где-то есть, или вы думаете, что все это просто игра и мы после смерти распадаемся в ничто? Я убеждена, что Рэчел не исчезла.

Мистер Перротт был готов сказать почти все, что Эвелин пожелала бы, но заявить, что он верит в бессмертие души, было выше его сил. Он сидел молча, сильнее, чем обычно, сморщив лицо и кроша хлеб.

Артур выдержал паузу, которая вроде бы подвела черту под дискуссией, и, чтобы Эвелин и у него не спросила, во что он верит, заговорил совсем о другом.

— Представьте, — сказал он, — что некий человек в письме просит у вас пять фунтов под тем предлогом, что он знал вашего деда, как вы поступите? А было так. Мой дед…

— Изобрел печку, — вставила Эвелин. — Это я все знаю. У нас была такая в оранжерее, чтобы растения не замерзали.

— Не знал, что я так знаменит, — сказал Артур. — Так вот, — продолжил он, решившись во что бы то ни стало изложить свою историю во всех подробностях, — старик, который был, пожалуй, вторым по значимости изобретателем своего времени и к тому же способным юристом, умер, как оно водится, не составив завещания. А Филдинг, его секретарь, уж не знаю, насколько обоснованно, всегда утверждал, будто дед собирался что-то для него сделать. Бедный старичок потерял все, пытаясь за свой счет внедрять изобретения; живет он в Пендже, над табачной лавкой. Я там его навещал. Вопрос в том, должен я раскошелиться или нет. Чего требует абстрактный дух справедливости, Перротт? Прошу учесть, что я от деда ничего не получил и проверить истинность притязаний никак не могу.

— Я мало что знаю об абстрактном духе справедливости, — сказала Сьюзен, благодушно улыбаясь присутствующим, — но в одном уверена — он получит свои пять фунтов!

Перротт начал излагать свое мнение, Эвелин заявила, что он ограничен, как все адвокаты, и думает о букве, а не о духе; миссис Пейли между блюдами требовала рассказывать ей, о чем идет речь, — обед прошел без пауз в разговоре, и Артур мысленно похвалил себя за то, с каким тактом были сглажены шероховатости.

Когда они покидали столовую, кресло миссис Пейли столкнулось в дверях с Эллиотами. Из-за этого произошла заминка, Артур и Сьюзен стали поздравлять Хьюлинга Эллиота с выздоровлением — он впервые спустился вниз, имея довольно бледный вид, — и мистер Перротт воспользовался этим, чтобы шепнуть несколько слов Эвелин:

— Могу ли я надеяться, что сегодня еще увижу вас, к примеру — в половине четвертого? Я буду в саду, у фонтана.

Эвелин еще не успела ответить, когда затор рассосался. Но, расставаясь со всеми в холле, она бодро посмотрела на Перротта и сказала:

— Вы говорите, в полчетвертого? Годится.

Она взбежала по лестнице, ощущая душевную приподнятость и полноту жизни: перспектива чувствительной сцены всегда приводила ее в экзальтированное состояние. Она не сомневалась в том, что мистер Перротт опять сделает ей предложение, и понимала необходимость на этот раз иметь готовый и четкий ответ, поскольку через три дня она уезжала. Но она не могла сосредоточиться на этой теме. Принять решение для нее было очень трудно, потому что она от природы терпеть не могла ничего окончательного и установленного; ей хотелось, чтобы все длилось и длилось — вечно, без завершения. Поскольку предстоял отъезд, она занялась раскладыванием своих нарядов на кровати. Про себя она отметила, что некоторые из них были весьма поношены. Она взяла фотографию своих родителей и перед тем, как положить в коробку, с минуту держала ее в руке. Рэчел смотрела на эту фотографию. Внезапно Эвелин охватило острое ощущение личности другого человека, которое иногда передают вещи, ему принадлежавшие или побывавшие в его руках; она чувствовала, что Рэчел рядом, в комнате; события дня вдруг стали так же далеки, как земля на горизонте, если бы Эвелин сейчас находилась на корабле в море. Но постепенно ощущение присутствия Рэчел угасло, Эвелин уже не могла живо представить ее, ведь и знакомы они были едва-едва. Однако это мимолетное переживание оставило после себя тоску и усталость. Что она сделала со своей жизнью? Какое будущее у нее впереди? Что иллюзорно, а что реально? Можно ли считать все эти предложения, знакомства, интрижки чем-то настоящим, или то умиротворение, которое она видела на лицах Сьюзен и Рэчел, гораздо более реально, чем все, что ей доводилось чувствовать?