Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У его чуткости имелось еще одно достоинство. Уорден был одним из редких белых детективов в отделе убийств, кто мог сесть напротив черного пятнадцатилетки и четко дать понять – не более чем взглядом и парой слов, – что сейчас они оба начинают с чистого листа. Уважение порождает уважение, презрение порождает понятно что. Любой зрячий человек видел, что он говорит честно.
Например, именно Уорден завоевал доверие геев, когда в районе Маунт-Вернон в центре началась серия убийств гомосексуалов. Из-за долгой истории притеснений, как реальных, так и мнимых, многие в сообществе геев все еще сторонились департамента. Но Уорден мог зайти в любой клуб на Парк-авеню, показать бармену несколько фотографий из BPI[42] и получить честный ответ. Его слово было кремень, а его работа – не осуждать и не угрожать. Он не требовал, чтобы кто-то признавался в ориентации или официально заявлял о преступлении. Он просто спрашивал: человек на фотографии – тот же, что работает в барах, тот же, кто избивает и грабит своих клиентов? Когда убийства в Маунт-Верноне раскрыли, Уорден повел всю свою группу в гей-бар на бульваре Вашингтона, где угостил всех присутствующих, а потом, к восхищению сослуживцев, пил бесплатно до конца вечера.
Даже в отделе убийств, где без маломальского таланта и ума не обойтись в принципе, Уордена считали редким активом – копом из копов, настоящим следователем. За три года в убойном он работал в полуночных и двойных сменах наравне с молодыми и показал, чему могут научить двадцать пять лет службы, в то же время перенимая новые приемчики. До Монро-стрит Уорден казался если и не совсем непогрешимым, то неуязвимым. До Монро-стрит казалось, что он будет закрывать дела вечно.
Джон Скотт, покойник в переулке в кружке копов из Западного, стал, проще говоря, первым провалом. Не считая эмоционального груза из-за подозрений по отношению к другим копам, из-за того, что лгут они, оказывается, не меньше остальных мразей на улицах, расследование Монро-стрит стало для Уордена тем же, чем для Пеллегрини стало убийство Латонии Уоллес. Раскрываешь десять убийств подряд и сам начинаешь верить, что ты всегда впереди. И вдруг приходит «красный шар», да еще с тяжелыми последствиями, и тут уже начинаешь задумываться, когда же это закончится – все эти дела, все рапорты, все ранения всех покойников на всех местах преступлений. Столько преступлений, что имена и лица теряют смысл, что люди, лишенные свободы, и люди, лишенные жизни, сливаются в голове в единый печальный образ.
Одно это уже весомый повод уволиться, но были и другие. Например, ему больше не требовалось поддерживать семью. Дети выросли, а жена после десяти лет уже привыкла к раздельной жизни. Они пришли к равновесию: Уорден не просил развода – и жена, как он знает, не попросит. Что касалось финансов, после отставки Уордену гарантировалась пенсия в размере 60 процентов от зарплаты, так что терял он немного. Он больше зарабатывал на выходных, доставляя клиентам меха из летнего склада; еще он строил дом, купленный в Бруклин-парке. Он был рукастым, а на ремонте точно можно немало заработать. Собственно, и Джей Лэндсман делал тысячи долларов в своей компании, которой занимался в свободное время: все шутили, что Лэндсман может раскрыть убийство твоей матери за неделю – или за четыре дня, если еще закажешь у него новый настил для задней веранды.
На другой чаше весов, напротив финансов, были две весомые причины остаться. Первая – Диана, рыжая секретарша из отдела специальных расследований дальше по коридору, которая своей отважной кампанией по приручению Уордена завоевала восхищение и симпатию всего убойного. Уорден уже попался на крючок – об этом говорило хотя бы золотое кольцо на левой руке с надписью «Д и Д». Но даже если бы они женились завтра же – а Уорден пока еще не свыкся с мыслью о чем-то постоянном, – Диана не могла претендовать на полные льготы супруги полицейского, пока он не проработает в департаменте еще год. И Уордену, сорокадевятилетнему копу с гипертонией, уже приходилось задумываться о таких вещах.
Было кое-что и не такое практичное – отчетливый голосок на задворках разума, говоривший, что он рожден только для этой работы и никакой другой, голосок, говоривший, что здесь он наслаждается жизнью. В глубине души он хотел слышать этот голосок и дальше.
Неделю назад Уолтемейер достал из архива дело об убийстве 1975 года – ограбление бара в Хайлендтауне, где на стрелка выписали ордер, но арест так и не произвели. Кто бы мог подумать, что пройдет еще тринадцать лет, прежде чем подозреваемый, наконец, всплывет в Солт-Лейк-Сити и расскажет другу о преступлении, которое, как он думал, все уже забыли? Кто бы мог подумать, что в папке все еще останется фотография ряда людей с опознания из 1975-го – где пятеро детективов стоят плечом к плечу рядом с одним настоящим подозреваемым? И кто же этот грузный молодой человек с густыми светлыми волосами и темно-синими глазами, что смотрит в камеру, стараясь выглядеть уголовником, а не детективом из отдела ограблений? Дональду Уордену на той фотографии тридцать шесть: жестче, подтянутей, броско разодетый в клетчатые штаны и полиэстеровый спортивный пиджак – приметы успешных балтиморских детективов прошлой эпохи.
Уолтемейер, естественно, пустил снимок по рукам, словно раскопал мумифицированные останки какого-то древнего короля. Нет, сказал Уорден, мне таких сувениров даром не надо.
Единственное, что спасло его в тот день – звонящий телефон и нападение с холодным оружием на западной стороне. Уорден, словно старый пожарный пес, пулей вылетел при звоне колокола. Схватил карточку с адресом и временем звонка и был на полпути к лифту раньше, чем опомнились остальные детективы.
Так совпало, что его напарником по вызову был Кинкейд – другой двадцатилетний старожил, – и они вместе осмотрели место преступления на Франклинтаун-роуд. Самая обычная бытовая поножовщина: нож на газоне, кровавый след вел в дом. На полу гостиной посреди лужи лилово-красной крови трехметровой ширины лежал телефон, по которому муж вызвал помощь.
– Господи, Дональд, – сказал Уорден. – Похоже, задели вену.
– О да, – сказал Кинкейд. – Похоже.
Снаружи, на крыльце, первый патрульный на месте преступления с ожидаемым безразличием писал протокол. Но дойдя до номеров детективов – кода департамента, обозначающего сотрудников в хронологическом порядке, – он поднял
