Севастополист - Георгий Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Опасно ограничивать свободу какой-то узкой линией вдоль стен, разве нет?
– Вы пришли с первого уровня? – прямо спросил я. Перейти на «ты» с этими людьми никак не получалось, да и не хотелось – кто они мне, друзья? Нет, и вряд ли ими станут. Мне хотелось сохранить дистанцию.
– Еще когда был очень мал, – кивнул Глинка. – Я мало что помню оттуда, кроме того, что там было скучно! Знаешь что, – он оживился, словно внезапно вспомнил что-то важное, – процент тех, кто появился уже в Башне и всю свою жизнь провел здесь, всегда гораздо выше. Так на всех уровнях, сверх того, большинство здесь – местные во многих поколениях.
– Я догадывался.
– Но именно у нас, на нашем уровне, – продолжил он. – Как бы тебе объяснить… Те, кто пришел снизу, никогда не признаются в том, что они пришли, пришлые. Ни с нижнего уровня, ни из самого Севастополя. Они хотят переплюнуть нас во всем. Чуешь?
– Чую. Не зря же вы говорите «нас»?
Он подмигнул.
– Так, а что с меликом? – спросил я, чтобы не молчать.
– А что, с ним что-то не так? – Фрунзе крутанулся пару раз, щелкая вспышкой, и развел руками: вроде как все нормально.
– Мы поедем не на меликах, если ты об этом, – сказал долговязый и сделал пару шагов вбок. – Смотри.
Едва он отошел, как я увидел маленькую компактную машину – размером, наверное, с четверть моей. Собственно, вся она представляла собою два двойных сиденья друг за другом, четыре колеса и нелепо торчащий руль спереди. И все же как я мог не заметить ее, пока говорил с долговязым? Похоже, он каким-то образом забирал на себя все внимание, и рядом с ним было сложно сосредоточиться на чем-то другом. «Нужно быть осторожнее с этим типом», – решил я.
Фрунзе плюхнулся на переднее сиденье, рядом с Глинкой, я скромно разместился сзади.
– А ты куда? – удивленно воскликнул мой провожатый, повернувшись к оператору. – Сгоняй-ка подсними ретроспективы в фильмофонде.
Меня будто ударило током: кажется, я понял, о чем они заговорили.
– Да снимали сотни раз, – отмахнулся Фрунзе.
– Ничего, – бодро возразил долговязый. – Сделай репортаж, эффект присутствия. Покажи нам это гребаное кино глазами грустных девочек, глазами скучающих мальчиков, глазами кислой вишни, которую они жуют, и косточки, которую выплевывают. Да мне ли тебя учить, в конце концов?
Фрунзе вздохнул и медленно, с расстановкой ответил:
– Ну вот скажи мне, в чем там эффект присутствия? Приходи и присутствуй, будет тебе эффект!
Глинка непрерывно крутил рулем то вправо, то влево, хотя машина ни разу не повернула.
– Слушай, – сказал он раздраженно. – Ты что, спокойствия захотел?
Тут я встрял в разговор, проигнорировав странную фразу:
– Слушайте, вы ведь про эти фильмы, да? Вы понимаете, я из Севастополя. Да, из настоящего Севастополя. Я ничего не скрываю, не пытаюсь тут быть круче кого-то. Только хочу сказать: это все там – неправда. Жуткая неправда. У нас не бывало такого! У нас не могло быть такого. У нас все совсем по-другому. Почему бы не показывать все так, как оно есть? Ведь в Севастополе неплохо, там красиво.
Глинка вцепился в руль и продолжал его нервно дергать. Фрунзе посмотрел на меня и тут же отвернулся.
– Неужели вы не понимаете? – говорил я. – Вы вообще меня слышите?
– А я тебе говорю, – Глинка продолжал «уламывать» своего соседа, – отлично зайдет, вкуснейше ляжет, пальчики оближешь, м-м-ма!
– Да куда ляжет! – воскликнул я. – Ведь это неправда! Нужно что-то делать с этим!
– Вот мы и будем делать, – пожал плечами долговязый. – Будем снимать. Ну, кое-кто из нас будет, – он покосился на Фрунзе. – А мы с тобой пока заедем на кухню, там тоже есть дела.
При слове «кухня» я внутренне приободрился: жрать мне хотелось. Впереди маячила новая ширма, и я надеялся, что мы вот-вот окажемся на месте. А пока Глинка несколько раз повернулся, выразительно косясь на мою лампу. Я заметил это не сразу.
– Конечно, я вам расскажу правду, – продолжал я, все еще надеясь, что им будет интересно. – Мы с вами вместе сможем исправить это чудовищное недоразумение.
– Мы тебя поняли, – сухо оборвал Глинка. – Слушай, я насчет твоей лампы. Не думаешь, что пора бы уже ее утилизировать? Ведь ты же остаешься здесь?
Я вздрогнул: не началось бы снова как с кучерявым. Этот вон какой здоровый – того и гляди отберет.
– Но я об этом уровне еще ничего не знаю.
– Так смотри! Все вокруг тебя, как на ладони.
– Доктрина? – почему-то спросил оператор и довольно ухмыльнулся: видно, сумел ввернуть нужный вопрос, за что получил одобрительную улыбку Глинки.
– Она самая, – кивнул он. Один я не понимал, что все это значит.
– А ты давай слезай, чего сидишь? – сказал Глинка оператору, и тот, не говоря ни слова, выпрыгнул на ходу из машины. Тут же мы въехали в мягкую стену ткани, и та, погладив по головам, вновь сомкнулась за нами стеной.
А я ведь даже не успел попрощаться с этим человеком, которого, возможно, больше не увижу.
– Только спрячьте, – коротко сказал долговязый. – У нас этого не любят.
Я не стал уточнять, как мне спрятать лампу, если она уже в чехле, решил промолчать. К тому же невдалеке появились очертания кухни, к которой мы неумолимо приближались. Вот только кухня выглядела странно: сплошные столы, за которыми сидели, то и дело подскакивая, люди. Не меньше их бродило и между столами: похоже, там кипела жизнь. «Что ж, на кухне должно кипеть», – резонно решил я.
– Позвольте вопрос, – обратился я к Глинке. – Выходит, вы здесь снимаете то, что происходит в вашем же зале? И так постоянно?
– Ну а что далеко ездить? Мы здесь же это все и создаем. Еще чуть-чуть терпения – и все увидишь собственными глазами.
– То есть как это создаете? – поразился я. – Сами?
– Ну, не совсем мы. – Глинка скривился. – Энтузиасты. Но если бы не было нас – они бы и пальцем не шевельнули.
– Но зачем? – изумился я.
– Подумай. – Машина остановилась, кажется, совсем без участия «водителя». Тот даже не сразу отпустил руль. – Надо же, чтобы что-то происходило. У нас с этим сложно.
Мы вышли и направились к столам. Что ж, похоже, и вправду кухня, подумал я. Об этом свидетельствовали гигантские, в два человеческих роста, мягкие чайники, кофеварки и чашки, в большом количестве расставленные между столами. Декоративные навесы в виде сковородок на подпорках нависали над столами,
