Скучный декабрь - Макс Акиньшин

«Пшетумач те глупца гдещ», — что означало конец карьеры славного эскадронного командира и начало новой жизни.

Солнце играло Городскими тенями. Пыталось поймать их, скользило ленивой кошкой за клубком пряжи. А солдаты медленно двигались от станции к городской управе, винтовки были взяты на изготовку. По бокам основные силы прикрывали дозоры. Было понятно, что безалаберный Тур-Ходецкий родился с серебряной ложечкой во рту — в подчиненные ему достался умный и осмотрительный хорунжий. Именно он с десятком человек захватил орудие красных под Равой Русской. То было хитро замаскированно в близлежащем лесочке. Если бы он не рассмотрел его с контрольной платформы, то «Генерал Довбор», ведомый блестящим ротмистром, въехал бы под прямой выстрел. И это он неожиданно появился за спинами москалей тогда, когда уже казалось, что они прорвутся к бронепоезду и возьмут того, зажатого между двух разрушенных путей, на абордаж. Под громыхание желудков изможденных солдат враг разбежался.

Городские обитатели любопытно глядели из окон. Поляки осторожно двигались вдоль заборов. Рыночная площадь к их прибытию уже была пуста, а вниз по улице еще виднелись последние возы, двигавшиеся в сторону Веселой Горы. Ее обитатели, существа жадные и бесстыжие, чувствовали неладное за версту. Эта жадность, помноженная на тараканий инстинкт, давала существо идеальное, способное выжить в любом из скучных декабрей, постоянно возникающих с того момента как человек приспособил палку и камень для своих далеко не мирных нужд.

Дым и искры, поднимавшиеся над зданием Городского вокзала, смутили и комиссара музея мирового капитала пана Штычку. Он озадаченно глядел из окна заведения, стараясь разглядеть причину своего беспокойства. Немое небо растворяло грязные клубы без остатка, взамен над крышами появлялись новые. В конце концов, повинуясь тонкому окопному чутью, музыкант с полдня запер музей и, прихватив супницу, пошел домой. Забытый им зуб товарища Певзнера, так и остался лежать в бывшем полицейском участке. В воздухе явственно пахло грозой.

Обыватели прятались, разлетаясь по своим тайным щелям и единственным человеком, не поддавшимся всеобщим панике и бегству, оказался почетный бедняк товарищ Кулонский. Он обреченно стоял у управы, подслеповато щурясь на ярком послеобеденном солнце. На скромном пальтишке переливался красный бантик, к которому пан бурмиш предусмотрительно успел добавить белую ленточку. Лицо городского головы было нерадостным. Дым, плывший над крышами, будил черные подозрения, что очередные Городские освободители потребуют дров. Градоначальник всегда думал наперед, и по этой причине слыл очень унылым человеком. Его печалило будущее так, как оно не печалило никого и никогда. Он видел землетрясения, смерчи, коварные водовороты, взрывы светильного газа и массу других опасностей, вроде той, когда кусает овод или наступает несварение желудка. И ему, нагруженному всем этим знанием, сложно было быть веселым.

«Многия знания — многия печали»- уныло думал пан голова.

— Добро пожаловать в Город! — громко обратился одинокий бурмиш к пришельцам. Те суетились, занимая выходы с площади. Передовые дозоры двигались вниз по расползающимся улицам. На приветствия градоначальника внимания никто не обращал. Пан Кулонский озадачено топтался у входа в управу, пока к нему не подошел командир охранной роты и поздоровался.

— Вы — бурмиш? — спросил он.

— Я, — обреченно ответил городской голова и зачем-то снял шляпу. — Кулонский Антоний, потомственный дворянин, кавалер ордена Святого Станислава, коллежский советник.

— Хорошо, — кратко обозначил собеседник и потер глаза. Говорить много он не любил, да и вообще, был человеком нелюдимым и мрачным.

— Побурка! — крикнул он, оборачиваясь.

— Тутай, пан хорунжий! — бодро откликнулся кто-то из солдат в фуражке с высоким околышем.

— Отведи пана бурмиша к командиру, — приказал хорунжий и попрощался с грустным градоначальником, занятый собственными делами. Для Города все только начиналось. Его бессменный голова, одетый в темное пальто, шагал за вооруженным винтовкой Побуркой, стараясь быть незаметным на белом снеге.

Глава 33. Ведь бьемся же не за вист на пиках? За Родину бьемся!

Улицы, опустевшие при появлении «Генерала Довбора», постепенно оживились. То тут, то там, появлялись любопытные, заговаривающие с солдатами угрюмого хорунжего.

Оборванные дети шныряли между рыночных прилавков. Это осторожные обитатели Веселой Горы выслали разведчиков. Все было тихо, польские жолнежи беспечно покуривали на постах, любопытно рассматривая Город. Вскоре на рынке появились торговцы. Даже пан Шмуля, до этого момента подозрительно разглядывавший прибывших, откинул ставни на окнах и открыл заведение.

— Сегодня будет ахнасот гдолот, малебн, — сообщил он тихой супруге, — большая выручка — удача в это странное время. Поляки много пьют.

Чем должны были расплачиваться нищие солдаты бравого Тур-Ходецкого, наивный оптимист Мордыхай Шмуля, правда не придумал. Почесав затылок, он полез в свои неистощимые закрома, рассудив, что проблемы надо решать по очередности их поступления.

За ломберным столом на станции градоначальника поджидал командир бронепоезда.

— Умеете в три листика, пан бурмиш? — сходу осведомился Тур-Ходецкий. Несмотря на грызшие пана голову подозрения, вопросов о дровах так и не возникло. Возможно, потому что командированные члены экипажа уже разбирали два недостроенных сарая из шпал, стоявших около железнодорожной станции. Между ними метался потерявший от горя голову польский патриот Коломиец.

— Цо робишь, злочинця? Цо ти робишь?! — он дергал работавших за рукава шинелей. Трещало дерево, с гулким стуком падали шпалы. Их волокли к импровизированным козлам, за которыми визжала пила. Сараи постепенно превращались в дрова. От толстого путейца отмахивались. Тот попытался было сунуться к командиру бронепоезда, тряс руками, на глазах его кипели слезы обиды. Но сиятельный ротмистр лишь меланхолично осведомился, умеет ли пан путеец играть в три листика.

— Не умею! — взревел обиженный инженер. — Вы вже спрашивали!

— Ну, так поди в дупу, — вновь посоветовал собеседник и царственным жестом приказал увести возмутителя спокойствия. Обиженный путеец еще долго кричал из-за спин солдат, что будет жаловаться на самоуправство. На что ротмистр пожал плечами, занятый срочным разговором с вынырнувшим из-под броневагона железнодорожным инспектором «Генерала Довбора». Утомлявшим кавалериста техническими подробностями.

— Первая тележка греется недопустимо, пан командир. На последнем перегоне температура поднималась до ста тридцати градусов. По порядку, надо разобрать, ставить домкрат и перебрать. — Особенностью речи инспектора было своеобразное раздражающее поплевывание, вследствие чего собеседник оказывался покрыт слюной заместителя Тур-Ходецкого с головы до ног.

— Сколько времени нужно для этого вашего домкрата? — ротмистр немного отодвинулся от летящей слюны.

— Дня