Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар - Андрей Чертков

— Ты теперь у нас почти бессмертный, — задумчиво сказал Мбога. — Расскажешь об этом Марку?

Горбовский махнул рукой:

— Это не самое удивительное, что может случиться со звездолетчиком. Однажды я был ходячей радиостанцией. Вещал в УКВ-диапазоне.

— Музыку? — поинтересовался Мбога. — Собственного сочинения?

— Нечто невразумительное. Помехи. Я вещал помехи.

— Некоторые считают, что ты их вещаешь до сих пор.

— Это ты про Странника? — усмехнулся Леонид Андреевич.

— Всем известно, что Горбовский не любит Странника, — философски заметил Мбога.

Леонид Андреевич выкопал из песка маленькую шишку и запустил в океан.

— Всем известно, что Горбовский скептически относится к самой идее Комиссии по Контролю, — возразил он.

— Хм… А где ты был несколько лет назад, когда все это обсуждалось в Мировом Совете и когда Бромберг плевался ядом и обзывал КОМКОН-2 тайной полицией?

— Я не против Комиссии, — покачал головой Леонид Андреевич. — И Комиссия нужна, и такие люди, как Сикорски, — тоже. Речь ведь совсем о другом: пока такие… гм… спецслужбы будут существовать, обязательно будут гибнуть ни в чем не повинные люди, даже если во главе Комиссии стоит такой порядочный чиновник, как Сикорски.

— Люди гибнут всегда, — сказал Мбога. — И чаще всего — ни в чем не повинные люди.

— Да, — согласился Леонид Андреевич. — Вот именно.

Они помолчали. В небе проявилась белесая полоска прибывающего рейсового звездолета. Карантин на Пандоре был снят, и санаториумы Алмазного пляжа постепенно заполнялись новыми отдыхающими. Расположенный в десятке километров к востоку Курорт кишел Следопытами и Охотниками. По ночам в той стороне можно было увидеть зарево иллюминации, а на траверзе пристанища Горбовского часто возникали яхты и катера. Однако ему они не мешали. А Мбога почти не вылезал с Базы на Белых Скалах и «Домик Леонида» (так он называл его стандартный коттедж) посещал лишь в редкие дни отдыха. В подробности деятельности Тора-охотника Леонид Андреевич не вникал и не расспрашивал, а Мбога ничего сам не рассказывал.

Горбовский и впрямь чувствовал себя уставшим. Но не той приятной усталостью, которая возникает после трудного, но успешно выполненного задания, усталостью, замешанной на чувстве удовлетворения и восхищения самим собой. Не было сейчас ничего похожего. А было измождение от тяжелой и малоприятной работы. Круговерть. Разговоры и споры. Совещания и решения. Решения и сомнения. Сомнения и разговоры. Необходимо разорвать этот порочный круг. Замолчать, отойти в сторону, попытаться убедить себя в своем праве на ошибку и в праве других на верные решения. Так нельзя, говорил себе Леонид Андреевич, выходя утром на пляж и укладываясь на еще прохладный песок. Встающее солнце окатывало его жаром, и он представлял, как все мысли испаряются из головы, оставляя блаженную пустоту. Затем жара нарастала, отвесные лучи насквозь пробивали эту блаженную пустоту — до самого дна, не давая ни единого шанса спастись даже самой завалящей мыслишке. Волдыри являлись незначительной мелочью, скудной платой за безмыслие. Если, конечно, не приходил безжалостный Мбога и не гнал его в тень.

— Интересно, что же все-таки там такое есть? — задумчиво спросил как-то Мбога.

Леонид Андреевич открыл глаза, но там ничего не было, только волны, только океан и небо.

— Я имею в виду — после жизни, — объяснил Мбога.

Горбовский закряхтел от неудобства. На мгновение ему показалось, что Мбога специально над ним издевается, пытаясь вывести из дремотного состояния.

— Сколько раз тебе повторять, Тора, ТАМ уже ничего нет — ни путешествий, ни приключений.

Мбога покосился на недовольного Горбовского и улыбнулся.

— Ну, у тебя еще есть небольшой шанс когда-нибудь это проверить. И рассказать мне. По секрету.

— Расскажу, расскажу, — проворчал Леонид Андреевич. — Персонально тебе и расскажу, мистик ты этакий.

— Это наследственное, — доверительно объяснил Мбога. — Пепел предков в моем сердце. Мир для меня полон духов и богов, стихий и чудес. Каждый вечер я воскуряю благовония перед мощами предков и приношу в жертву черного петуха. Или курицу. Кстати, ты не знаешь, где на Пандоре можно достать живого петуха? А то Линия Доставки поставляет их в лучшем случае в свежемороженом виде.

— И этот человек изучает Странников, — вздохнул Горбовский. — Чему ты учишь молодежь, председатель Комиссии по Контактам? Магическим пассам и заклинаниям в общении со сверхразумом?

— Вот! Ты зришь в корень, Леонид! Именно заклинаниям и пассам. Сверхразум — это уже стихия, с нашей точки зрения разумом не обладающая. Магия и заклинания лучшие средства для контакта с ней.

— Что за странная идея, — вяло пробормотал Леонид Андреевич.

— Предложи лучшую, — пожал плечами Мбога. — Что-нибудь в духе вертикального прогресса.

— А это что еще такое?

— Ослепительный бриллиант, вспыхнувший в массе идей, выдаваемых моим заместителем Геннадием Комовым. «Земной человек выполнил все поставленные им перед собой задачи и становится человеком галактическим, — принялся цитировать как-то нараспев Мбога, и в его исполнении это действительно напоминало сеанс практической магии по изгнанию злых духов. Или привлечению. — Сто тысяч лет человечество пробиралось по узкой пещере, через завалы, через заросли, гибло под обвалами, попадало в тупики, но впереди всегда была синева, свет, цель, и вот мы вышли из ущелья под синее небо и разлились по равнине. Да, равнина велика, есть куда разливаться. Но теперь мы видим, что это — равнина, а над нею — небо. Новое измерение. Да, на равнине хорошо, и можно вволю заниматься реализацией П-абстракций. И казалось бы, никакая сила не гонит нас вверх, в новое измерение… Но галактический человек не есть просто земной человек, живущий в галактических просторах по законам Земли. Это нечто большее. С иными законами существования, с иными целями существования. А ведь мы не знаем ни этих законов, ни этих целей. Так что, по сути, речь идет о формулировке идеала галактического человека. Идеал земного человека строился в течение тысячелетий на опыте предков, на опыте самых различных форм живого нашей планеты. Идеал человека галактического, по-видимому, следует строить на опыте галактических форм жизни, на опыте историй разных разумов Галактики. Пока мы даже не знаем, как подойти к этой задаче, а ведь нам предстоит еще решать ее, причем решать так, чтобы свести к минимуму число возможных жертв и ошибок. Человечество никогда не ставит перед собой задач, которые не готово решить. Это глубоко верно, но ведь это и мучительно…»