Венец всевластия - Нина Соротокина

— Я теть, Варь, ничего не говорю.

Киму не хотелось жаловаться. Он был рад приезду Варвары Игнатьевны хотя бы потому, что она на время отвлекла его от навязчивой идеи найти реальные, а не виртуальные следы Софьи Палеолог, но тратить освободившееся от призраков время на перемывание грязного белья — нет уж, увольте. Будем говорить о погоде, модах, демократии, королях и капусте. Меньше всего он сейчас хотел касаться сокровенного, но вопрос сам с языка слетел, как говорится, выпорхнул:

— Вы моего отца знали?

— Павла? Что это ты вдруг заинтересовался? Раньше в вашем доме на эту тему не говорили. Павла я мало знала, но ненавижу его, как их всех.

— Кого — всех?

— Алкоголиков. Считается, они больные. А я тебе так скажу. Больных среди них процентов десять, а все прочее — рабы бесхарактерности, распущенности и попустительства собственному «я». Как ты думаешь, что раньше: яйцо или курица. Характер негодный, потому что пьет, или пьет от того, что плохой характер. Здесь обе формулы подходят. Главная черта алкоголиков — они ответственности на себя не хотят брать. Не хотят отвечать ни за своих близких, ни за себя самого. А от такой жизни — пьяной и безответственной — у людей отрафируются совесть и стыд. Вы все очень любите цитировать этого вашего Достоевского, мол, мир спасет красота. Вранье все это. Я считаю, что мир может спасти только чувство стыда. Для нормального человека стыд вещь непереносимая, и он стремится себя исправить. Я бы и молитву такую придумала: «Господи, пошли мне стыд!»

— А страх? Страх может помочь себя пересилить?

Тетка посмотрела на него строго и внимательно.

— Очень даже может быть, особенно когда за свою шкуру трясешься. У нас на «Академике Курчатове» матрос был с каким-то хитрым кожным заболеванием, то ли экзема, то ли псориаз — не знаю. Во время путины на судах сухой закон. Он работает лучше всех, и кожа у него, как у младенца, ни пятнышка. Как на берег сойдет, весь в красный горох, как заварной чайник, а под мышками и в прочих потаенных местах и вовсе мокнущие раны. А был он холостой, а еще пьяница и бабник. Врач осмотрит его, репу почешет: «Аллергия на безделье». Потом сообразили. На берегу он пьет беспробудно, а печень все эту дрянь, все отходы алкогольного производства на кожу и выбрасывает.

— Он испугался и перестал пить?

— Этого я не знаю, но разумный человек, конечно, испугался бы.

— Вы про отца расскажите…

— А я уже все рассказала. Сколько он твоей матери нервов попортил! Юля бедная, всегда боялась, что его с работы выгонят. Работа, это последнее пристанище, это как бы якорь, который не дает выплыть в океан, который по колено. Вот Павел слиняет куда-нибудь дня на три, а то и на неделю, а с Мосфильма звонят: где такой-сякой-эдакий?… Потом явится домой, а Юлька его пытает: «Как же ты мог исчезнуть? Ты же людей подводишь?» А он ей: «Плевал я на всех. Я эту работу ненавижу и решил уволиться». Это он в пьяном угаре, только чтобы продлить отключение сознания, уже уговорил себя — все, увольняюсь. Потом протрезвеет, и словно другой человек. Даже не верит, что говорил такое. Будь моя воля, я бы алкоголиков кастрировала, как котов. Чтобы не воспроизводили себе подобных.

— Вымрем, теть Варь.

— А мы и так уже вымерли. Это раньше Россия была большая страна, а теперь она маленькая. Семью не по квадратным метрам считают, а по людям.

— Я вам тайну открою, теть Варь. Отец роман написал. Я сейчас его рукопись перепечатываю. Роман исторический. О том, как Иван III собирал Русь. Чтобы земли к Москве присоединить, и воевали, и дочерей замуж выдавали, о вообще что только не делали.

— А сейчас эта самая Русь по кускам разваливается. Попомни мне, будет Дальний Восток самостоятельным государством. А что ты хочешь? Ведь ничего никому не жалко!

Вот так нагонит тоску, а сама сядет перед зеркалом и спокойно, с улыбкой начнет мазаться кремом: отдельный тюбик для век, какая-то коробочка особая для щек и подбородка, потом также неторопливо и обстоятельно мажет ладони, потом руки с тыльной стороны.

— Завтра к Любочке пойдем. Вечером. Слышишь, Ким? Я уже договорилась. И подарки Саше давно заготовлены. Что молчишь? Я же слышу — не спишь!

— Теть Варь, — подал голос Ким, — ты штофы иностранные из дома унеси, а то на меня иногда накатывает.

— Да я их уже приятельнице подарила. Пусть ее мужик травится, а своих — побережем.

8

Александр писал Ивану, что пора бы возвратить Литве взятые у нее по перемирию волости, потому что ему, Александру, «жаль отчизны своей». Иван невозмутимо ответствовал, что ему тоже жаль своей отчизны, Русской земли, которая все еще находится под Литвою. В числе прочих назывался Киев и Смоленск. В каждом письме Иван спрашивал зятя, почему он не строит дочери церковь греческого вероисповедания. Александр терпеливо отвечал, что закон литовский запрещает увеличивать число православных храмов. Великий князь и царь злили друг друга, как могли, и все вежливо, через велеречивых послов. Кто их рассудит? Кто прав, а кто правее? Тезис — история рассудит — здесь совершенно неправомочен. Евреи вон просят назад в полную собственность Стену плача и окрестные земли на том лишь основании, что эта стена принадлежала им три тысячи лет назад. И за такой-то срок не могли добиться своего и договориться.

У Александра было трудное положение. Он желал сохранить Литву в тех границах, которые завещал ему отец. У него не было сил воевать с Москвой, и он боялся рассориться с ней окончательно. Оставалось вести изнурительные переговоры с Иваном и искать союзников. На какой-то момент он их находил, но ситуация тут же менялась, как ландшафт в дюнах.

Подул ветер, и барханы незаметно переместились, поменяв контуры и очертания.

Особенно ненавистны Александру были заигрывания Москвы с крымским ханом Менгли-Гиреем. Предпочесть дружбу с татарином добрым отношениям с собственным зятем! Но татарин татарину рознь. Иван ненавидел Ахмата, последнего хана Золотой Орды. Ахмат погиб, и теперь Иван ненавидел весь приплод его. А Александр смел искать отношения с Ахматовыми сыновьями! Оба государя, и литовский, и русский, плели интриги, но где было Александру состязаться с медлительным, как бы даже неповоротливым в своем умении выжидать, коварным и дальновидным московским царем. Залогом хрупкого мира была Олёнушка. Царь любил дочь и страдал, подозревая, что сама Олёнушка в любви и привязанности более верна мужу, чем отцу.

А кто лучший советчик в этом тонком деле, как не жена? Иван вспомнил их последнюю встречу, когда Софья, с трудом уперев руки в жирные бока, кричала в голос: