Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Так думала она позавчера. Поэтому и читала письмо через строчку. А сейчас ей захотелось вспомнить все подробности послания Варвары Бутурлиной. Там была какая-то сирота, переодетая в мужской костюм, масоны, немец Шлос, жених Бакунин… Это какой же Бакунин?

Дела, которые услужливый Шишковский тут же окрестил «заговором», велись вяло, и Екатерина не торопила начальника Тайной экспедиции. Тяжело с одинаковым радением заниматься следствием по делу мятежника Пугачева и попутно выяснять, не восстала ли против тебя собственная гвардия. Здесь вроде бы не к месту вспомнился поднос со льдом. Чистота и прозрачность, холод и правильность – так она думала? Не-е, так дела не делаются. Не надо холода и чистоты, только мягкость, терпение, а если надо, и концы в мутную воду. Поиск высшей справедливости всегда бесперспективен.

Письмо от Бутурлиной сыскалось, как и предсказывала государыня, в голубой гостиной в корзине с вышиванием. Она прочитала его внимательно и на этот раз сделала совсем другие выводы, которые никак не улучшили ее настроения.

– Нет ли курьера от Шишковкого?

– Нет, Ваше Величество.

Значит, ничего нового. И не надо ее пугать словом заговор. Вы прежде докажите, что это так!

– Пошлите, пожалуйста, за Бецким. Сегодня не его день, но я хочу, чтобы он почитал мне как обычно.

– Ивана Ивановича позвать к обеду?

– Нет. Сегодня постимся, а потому и разговоры за столом будут постными. Пусть придет как обычно – к четырем.

Перед обедом императрицу облачили в полный туалет, впрочем, весьма скромный: шелковое, свободного кроя «молдаванское» платье с двойными рукавами, и никаких орденов, лент и украшений. Все эти побрякушки для парадного выхода, а дома она может позволить себе не сиять, как павлин, драгоценными камнями, носить туфли на низких каблуках и не уродовать щеки румянами.

Куафер принялся расчесывать волосы, и Екатерина наконец расслабилась. Она любила, когда ее причесывали. Руки парикмахера были легки, заботливы. Видимо, он даже слегка массировал затылок, потому что императрицу за туалетным столом неизбежно клонило в сон. И приходящие в голову мысли отнюдь не касались того, что ее истинно заботит. Она умела забыть на время неприятности и сосредоточиться на отдыхе. Вряд ли сегодня Бецкому удастся почитать «Элоизу». Время уйдет на разговор. Но будет ли Иван Иванович до конца откровенен? Он ведь иногда сам не понимает, где врет, а где говорит правду, слишком увлекается, и сам начинает верить придуманным небылицам.

Удивительное дело, куафер не только поднял ей настроение, но перевел мысли в философический ряд. Вот, скажем, Руссо. Да, он величайший ум, талантливый писатель, но Екатерина часто его не понимает. Его желание быть предельно откровенным с читателем кажется ей некой душевной болезнью. Зачем эта искренность нараспашку? При этом ты сам понимаешь, что выставляешь себя на осуждение. Более того, тебя могут подвергнуть осмеянию! Хотя кто его знает, может быть, Руссо думает, что полная откровенность подкупает читателей? В конце концов за искренность ему платят деньги. И, наверное, искренность стоит дороже, чем умалчивание. Умный читатель умеет разобраться, что к чему. Но она императрица и потому не может позволить себе подобного простодушия. Чрезмерная искренность, то есть искренность до дна, безусловно вредна государству. Подданных надо лелеять, заговаривать их сказками, для них теплота и мягкость, а государство надобно укреплять всеми возможными способами. Здесь и ледяная твердость уместна.

Волосы были великолепно уложены, от этого лицо сразу помолодело и заиграло выражением чуть размытой доброты, задумчивости и снисходительности к человеческим слабостям. О, она, как хороший кулинар, знающий толк в добавках и приправах, умела сочинить это сложное, многокрасочное выражение, которое так пленяло подданных.

Обед, несмотря на скудость блюд, прошел вполне оживленно. За столом были князь Голицын, Лев Нарышкин – и всё. По постным дням не собираемся. Потемкина тоже не было. Он находился в отъезде. Говорили об итальянской живописи, прекрасная, неторопливая беседа.

В голубой гостиной наконец можно побыть одной. Екатерина взяла пяльцы, вышивка помогала ей думать, но тут же их отложила. На пороге появился Бецкий.

Сияющий, надушенный, подкрашенный, он влетел в гостиную танцующей походкой. Совсем старик, подумала Екатерина. Как грустно, все мы стареемся! Неужели и она в семьдесят лет будет такой развалиной? Эта желтая кожа, ее не спрячешь под румянами, сосборенные руки в гречке, а главное уродство – шея: висит под подбородком кожаный мешок, похожий на козье вымя. Морщины, как овраги, делят поверхность лица на отдельные острова. Хоть бы он поправился, что ли…

Бецкий меж тем уже трещал, как скворец. Она наконец вслушалась и поймала последнюю фразу:

– И тут бедная девочка мне во всем созналась.

– Какая бедная девочка?

– Моя воспитанница. Как же вы не помните, Ваше Величество? Она вам писала. Варенька Бутурлина. Одна из самых прилежных и воспитанных девочек.

Екатерина выразила умеренную заинтересованность.

– Как же, как же…помню. Она, кажется, просила за своего жениха?

– Вот именно, Ваше Величество. Все остальное не более, чем гарнир. И ее жених действительно ни в чем не виноват. Ведь здесь в чем дело-то? В дела государства Российского решили вмешаться пруссаки. Они нашли канал, боюсь, что здесь опять были использованы масоны. О, я предупреждал вас, Ваше Величество. Они ведут опасные игры. С ними надо держать ухо востро. Некий немец, по фамилии то ли Воль, то ли Виль, словом, совершенно невнятная фамилия, наверняка вымышленная, предлагал немцу Шлосу деньги, большие деньги, которые следовало употребить в пользу великого князя Павла Петровича.

– Что значит – в пользу?

– А то и значит… Вы поймете лучше меня. Я далек от политических дел и не знаю, что имеют в виду пруссаки, предлагая деньги. Виль пообещал большие деньги для политических нужд, но обещание свое вложил не по назначению. Шлосом-то была сестра моей подопечной. Глафира Турлина, внебрачная дочь графа Бутурлина. Она в мужском платье переживала нападки судьбы. Опекун ее обворовал, между прочим, и собирался против ее воли выдать замуж за старика! Понятно, что молодая девица этому воспротивилась. Это же чудовищно!

Уловив усмешку на лицу государыни, Бецкий понял, что чересчур увлекся и вернул разговор в деловой канал.

– Девица прибыла в Петербург, дабы вступить в права наследства. И тут выяснилось, что денег практически нет. Потом появляется Виль со своим предложением.