Американские боги - Нил Гейман

Тут он понял, что отключился, пока Среда рассказывал про человека в темном костюме, за которым они ехали на такси, и ничего не запомнил.

— Он в деле, — сказал Среда. — Правда, это будет стоить мне бутылки сомы.

— Что такое сома?

— Напиток такой.

Они сели в самолет, почти пустой, если не считать их самих и тройки корпоративных шишек, которые спешили обратно в Чикаго к началу следующего рабочего дня.

Среда устроился поудобнее и попросил принести ему «Джек Дэниэлс».

— Такие как я сразу видят таких как вы… — он помедлил. — Это все равно что пчелы и мед. Одна пчела производит всего лишь крошечную-прекрошечную капельку меда. Для того чтобы у тебя к завтраку на столе появилась баночка меда, нужно, чтобы тысячи, если не миллионы пчел сообща над этим потрудились. А теперь представь, что ты питаешься исключительно медом. Вот так вот мы и существуем… мы питаемся верой, молитвами, любовью.

— А сома…

— Если продолжить аналогию, сома — это медовое вино. Как медовуха. — Он тихо засмеялся. — Концентрированный напиток. Молитвы и вера, дистиллированные в крепкий ликер.

Когда они пролетали где-то над Невадой, поглощая безвкусный завтрак, Тень сказал:

— Моя жена…

— Которая мертвая.

— Лора… Она не хочет быть мертвой. Она мне об этом сказала. Когда спасла меня от тех парней с поезда.

— Поступок примерной жены. Освободить мужа из заточения и убить тех, кто хотел причинить ему зло. Такую жену нужно беречь как сокровище, племянник Айнсель.

— Она хочет быть по-настоящему живой. Мы можем ей помочь? Это вообще возможно?

Среда не отвечал так долго, что Тень уж было подумал, что он не расслышал вопроса, а если и расслышал, то тут же заснул с открытыми глазами. А потом он заговорил и все время, пока говорил, смотрел прямо перед собой:

— Заклинание мне ведомо, избавит оно от болезней и горестей, скорбь изымет из сердца скорбящего.[79] Заклинание второе мне ведомо, помогает оно врачеванию. Ведомо третье мне заклинание, отвратит оно в битве клинки противника. От четвертого отворятся запоры, распадутся узы, меня сковавшие. Ведаю пятое заклинание, чтобы поймать на лету стрелу смертельную.

Его речь была тихой, настойчивой. Пропал провоцирующий тон, пропала насмешка. Среда говорил так, будто исполнял какой-то религиозный ритуал или припоминал что-то мрачное и тяжелое.

— Шестое ведаю заклинание: кто нашлет на меня проклятье, тот сам от него сгинет. Седьмое заклинание ведаю: стоит взглянуть на огонь мне, огонь погаснет. Восьмое ведаю: с тем, кто меня ненавидит, дружбу сыграю. Девятое ведаю: убаюкаю ветер, бурю утешу, покуда ладья к берегу не причалит. Таковы первые девять, что познал я за девять ночей, на дереве голом висевший, в бок пронзенный копьем. Холодные ветры, горячие ветры обдували меня и качали, никто не кормил меня, никто не поил, так висел я, в жертву себе самому посвященный, и миры предо мной разверзались. Десятым заклинанием умею ведьм разгонять; так закружу их по небу, что не сыщут вовеки обратной дороги. Одиннадцатое пропою в ходе бушующей битвы, и бойцы невредимо пройдут меж врагами и в родные дома и жилища живыми вернутся. Двенадцатым выну из петли повешенного и заставлю поведать все, что он помнит. Тринадцатым младенца водой освящу, и не коснется смерть его в битве. Четырнадцатым припомню имена всех богов, от первого до последнего. Пятнадцатым пошлю людям видение о мудрости, силе и славе, и вдохновит их видение это.

Он говорил так тихо, что Тени приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его голос сквозь шум мотора.

— Шестнадцатым заклинанием склоню к себе сердце и помыслы девы, что мне приглянется. Семнадцатым так окручу, что никогда эта дева не возлюбит другого. Восемнадцатое заклинание, из всех величайшее, никому не скажу, ибо нет тайны могучее той, что ведома только тебе одному.

Он вздохнул и замолчал.

У Тени мурашки забегали по коже. Словно он увидел дверь в другой, далекий-предалекий мир, где на каждом перекрестке под порывами ветра раскачивались повешенные, где по ночам над головой метались ведьминские вопли.

— Лора, — только и сказал он.

Повернувшись к Тени, Среда пристально посмотрел в его светло-серые глаза.

— Я не могу ее оживить, — сказал он. — Я даже не знаю, почему она не умерла, как все нормальные люди.

— Я думаю, из-за меня, — сказал Тень. — Это я виноват.

Среда удивленно поднял бровь.

— Бешеный Суини дал мне золотую монету, когда учил показывать фокус. По его словам, он дал мне неправильную монету. Она оказалась куда серьезнее, чем он думал. А я отдал ее Лоре.

Среда что-то недовольно проворчал, опустил голову, нахмурился. А потом принял прежнее положение.

— Наверное, в этом все дело, — сказал он. — Нет, я не могу тебе помочь. То, что ты делаешь в свободное время, касается только тебя.

— В смысле? — не понял Тень. — Что это значит?

— Это значит, что я не могу помешать тебе охотиться за орлиными камнями и гром-птицами. Но я был бы просто счастлив, если бы ты тихо сидел в Лейксайде и не высовывался. И чтобы тише воды, ниже травы, и пусть о твоем существовании вообще забудут. Когда начнутся серьезные разборки, нам всем придется впрягаться по полной.

Когда говорил это, он казался очень старым — и хрупким, и кожа его была словно совсем прозрачная, а плоть под ней — серая.

Тень испытал сильное, очень сильное желание дотянуться до Среды и накрыть своей ладонью его серые пальцы. Он хотел сказать ему, что все будет хорошо, — хотя на самом деле он так не чувствовал, просто знал, что именно это нужно сейчас сказать. Несмотря на людей в черных поездах. Несмотря на жирного парня в длинном лимузине, несмотря на людей из телевизора, которые определенно не желали им добра.

Он не протянул руки. И ничего не сказал.

Позже он задавался вопросом, изменилось бы что-то, если бы он не сдержал свой добрый порыв и смог бы тем самым предотвратить хотя бы часть того зла, которое случилось впоследствии. И отвечал на свой вопрос отрицательно. Он знал, что ничего не изменится. Но даже после всего, что произошло, он по-прежнему сожалел, что в тот краткий миг во время их долгого перелета домой он не протянул руки.

Когда Среда высадил Тень у дома, короткий зимний день уже подходил к концу. Тень открыл дверь, чтобы выйти из машины, и мороз показался ему еще более фантастическим, еще менее правдоподобным, особенно по сравнению с погодой с Лас-Вегасе.

— Не влезай в неприятности, — напутствовал Среда. — Не высовывайся. Не баламуть воду.

— Все одновременно не делать?