Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - Павел Басинский

— Не хочу огорчать вас, мсье, — сказал он, — но боюсь, это безнадежная больная.

— Неужели невозможна реабилитация? — воскликнул Джон.

— Реабилитация не только возможна, но и необходима, — отвечал психиатр. — Но смиритесь с мыслью, что она займет всю жизнь девочки.

Джон испуганно смотрел на психиатра.

— Даже взрослые, опытные женщины, пережив изнасилование, не забывают об этом до конца дней. Это душевная травма, которая не излечивается. Но со временем начинают работать защитные механизмы психики, которые позволяют отвлекаться от перенесенного стресса. В данном случае эти механизмы заработали на полную мощность, я бы даже сказал, предельную. Больная просто забыла обо всем, что с ней произошло. Само по себе это уже реабилитация. Но беда в том, мсье, что с возвращением памяти психика будет переживать новый стресс.

— И это бесконечно?

Психиатр пожал плечами.

— В юном возрасте больной есть свои преимущества. Ее организм еще не сформировался. Она стала женщиной де-факто, но настоящей женщиной ей еще только предстоит стать. Вместе с изменениями организма будут происходить и психические перемены. На первый взгляд, у нее крепкий организм и гибкая нервная система. Мой вам совет: оставьте ее у меня или в другой клинике.

— Клиника обязательна? — спросил Джон.

— Желательна. С другой стороны, расставание с вами способно вызвать у больной депрессию. Это хуже того возбужденного, но живого состояния, в котором она находится. Из всего, что она наговорила, я понял главное: она уверена, что вы ее жених и что с вами она в безопасности. Но не могу же я поселить вас в клинике, — врач засмеялся. — В этом случае через месяц я получу еще одного пациента.

Странно, но разговор с психиатром не испугал Джона. По крайней мере, здесь была какая-то определенность. В этой мысли его поддержал фон Бюллофф, неожиданно прибывший в Париж и разыскавший их на Rue de Rome.

— Ты, парень, единственный человек, которого она воспринимает реально. Остальные — фантомы, призраки.

Фон Бюллофф бежал из джунглей вместе с Востриковым. После общения с обаятельным русским прокурором он сильно изменился. Узнав, что Джон с Асей прячутся от Вирского в Париже, он полетел во Францию.

— Зачем вы нам помогаете? — спросил Джон фон Бюллоффа, когда тот оплатил их первый визит к психиатру.

Фон Бюллофф сузил свои и без того раскосые глаза.

— Можешь мне не поверить, но я делаю это потому, что вы русские. Мне приятно помогать русским. Когда я познакомился с Востриковым, то через неделю возненавидел своих бойцов. Как я мечтаю быть русским! Вот только куда деть мою китайскую рожу? Может, сделать пластическую операцию?

Джон покачал головой.

— Это вряд ли вам поможет, а вот индивидуализм ваш сильно пострадает. Хотя я знаю человека, который хотел сменить пол.

— Забавный сюжет, — ухмыльнулся фон Бюллофф, услышав о мечте Николая Истомина. — Хотя, в отличие от тебя, я не чувствую к этому парню, вернее девке, никакой жалости. Знаю я этих трансвеститов, насмотрелся в Бангкоке! Когда я там нищенствовал, мне предлагали сделаться трансвеститом для работы в шоу.

Тем не менее историю Истомина фон Бюллофф запомнил и часто о ней говорил.

— Что-то в этом есть, Джон. В нас троих есть что-то общее. Судьба недаром сталкивает тебя с нами. Проснись, парень! Какого черта ты здесь! Бери под мышку свою девчонку и возвращайся в Россию! Ты же русский, Джон! Понимаешь, вполне! Тут не национальность важна, а ясность. Я дам вам денег, купите себе дом в деревне, разведете цыплят, телят… Идиотизм деревенской жизни, как Маркс писал.

— Это исключено, — сухо ответил Джон и рассказал о Недошивине.

Рассказ взволновал русского китайца больше, чем Джон ожидал.

— Ты хотел убить своего отца?! — вскричал он. — Отца?! Чем накачали твои мозги в твоей Америке? Даже если он действительно убийца твоей матери! Кстати, с чего ты это взял?

— Однажды в Америке я получил письмо от неизвестного.

— И ты поверил?

— Этот неизвестный слишком хорошо знал детали моего рождения. И потом желание убить отца делало мою жизнь осмысленной.

— Не убить, а встретиться с ним ты хотел, идиот! — продолжал кричать фон Бюллофф. — И я тебя прекрасно понимаю. Мой отец фактически угробил мою мать из-за своего коммунизма. Но как мне его не хватало… отца, а не коммунизма, конечно! Да если бы твой отец не был в тебе заинтересован, ты бы давно был трупом. Кому ты был нужен в России и кто еще мог отправить тебя в сытую Америку? Теперь я понимаю, кто послал в Таиланд Вострикова.

В тот вечер фон Бюллофф напился и рыдал у себя в номере так, что Ася и Джон слышали его через стену, в соседнем номере. Ася пугливо жалась к Джону, а тот мрачно размышлял о чем-то…

— Пойдем… — сказал он, трогая Асю.

Она покорно встала, взяла его под руку и засеменила мелкой походкой. Путь от Монмартра до Rue de Rome был не дальний, но и не близкий. Добираться, однако, приходилось пешком, потому что метро Ася ужасно боялась, а в такси принимала шоферов за Корчмарева, вспоминала революционный август и начинала молоть всякую чушь.

Возле гостиницы их ждал корреспондент «Монд» с фотографом. Узнав о заявлении Недошивина, Половинкин оттолкнул журналиста, схватил Асю за руку и побежал в номер включать телевизор. В коридоре его перехватил фон Бюллофф.

— Не спеши, — сказал он. — Тебе теперь некуда спешить. Твоего отца убили.

Глава двадцать девятая

Утро туманное

Ранним холодным утром середины октября 1991 года из ворот Троице-Сергиевой лавры вышел студент первого курса Московской духовной семинарии Иван Платонович Недошивин. На площади перед монастырем клубился густой осенний туман, холодный и противный, как мокрое белье на озябшем теле. Но Иван Платонович не замечал ни тумана, ни первых солнечных лучей, пробивавшихся с востока, чтобы этот туман разогнать. Он был погружен в неторопливые мысли. На лице его не было ни печали, ни радости. Он улыбался, но невозможно было понять, что являлось причиной этой улыбки. Его серые внимательные глаза смотрели сквозь туман строго и холодно. Казалось, они были старше его мальчишеского лица, словно вылепленного из нежного розового воска. Молодой человек шел к железнодорожной станции.

Месяц назад Половинкин похоронил отца, полковника КГБ Платона Платоновича Недошивина, выбросившегося с шестого этажа из окна ведомственной квартиры. Основной версией следствия было самоубийство, совершенное в невменяемом состоянии. Через час после смерти Недошивина по всем телевизионным каналам дал интервью генерал Дима. Он скорбно заявил, что начальник его охраны и старый друг полковник Недошивин, по-видимому, действительно виновен в смерти любимой женщины, которая двадцать лет назад родила ему сына.

— Но я не осуждаю Платона, нет, — со значением поджимая губы, говорил Палисадов, — и продолжаю считать своим другом. Преступление его искуплено за давностью лет той поистине трагической жизнью, которой жил бедный Платон! Память о роковом преступлении отравила лучшие, самые деятельные годы его жизни! Неудивительно, что разум не выдержал.

— Не поздновато ли полковник сошел с ума? — спросил Палисадова ехидный ведущий одного из каналов. — Не связано ли это сумасшествие с теми фактами, которые он сообщил на пресс-конференции о вас лично, Дмитрий Леонидович?

Палисадов остудил его надменным взглядом.

— Понимаю, что вы хотите сказать… Мы консультировались в институте Сербского. По-видимому, с головой у полковника Недошивина было не в порядке с ранней молодости, а возможно, и с детства. Его отца и мать уничтожили коммунисты. Воспитывался он в детском доме, потом в училище госбезопасности. Вы только представьте себе! Уму-разуму мальчика учили убийцы его родителей! Потом эти же люди стали его непосредственными начальниками. Сегодня очевидно, что КГБ готовил Платона Недошивина к тайной операции, не исключаю, что политического характера. Мы еще выясним это, мною отданы соответствующие распоряжения.

Говоря это, Палисадов пристально глядел в объектив телекамеры, как бы всматриваясь в лица тех, кто использовал Платона.

— Не слишком ли быстро вы во всем разобрались? — продолжал вредничать телеведущий.

— Быстро? — надменно спросил Палисадов. — Это вы называете «быстро»? Нет, мы работаем преступно медленно, пре-ступ-но! Если б мы работали быстро, мой бедный друг не лежал бы сейчас в морге, а сидел бы в безопасном месте и давал чистосердечные показания против тех, кто с помощью шантажа заставил его устроить пресс-конференцию. Неужели вы не понимаете, что эта пресс-конференция была направлена не столько против меня, сколько против всей демократии?!

— А мальчик? — продолжал копать ведущий. — Был ли мальчик?