Византийское государство и Церковь в XI в.: От смерти Василия II Болгаробойцы до воцарения Алексея I Комнина: В 2–х кн. - Николай Скабаланович

Положение вещей, обрисовываемое Земледельческим законом. продолжало существовать и при Македонской династии. По–прежнему существовало вольное крестьянство, разделявшееся на крестьян сидев–j ших на властельских землях и крестьян группировавшихся в свободные общины. Крестьяне первого рода, начиная с IX в., носят обыкновенно имя париков (raxpoiKot, присельники);[1739] в числе их были такие, которые платили господину лишь десятину и по–прежнему назывались еще мортитами, но были и такие, которые, называясь общим именем париков, но обязаны были к господину более тяжелым оброком; все они по собственному желанию могли оставлять землю и могли быть удаляемы с нее по желанию владельца земли; более тесная связь между париком и землей наступала лишь тогда, когда он обрабатывал свой участок непрерывно в течении 30 лет, — господин тогда лишался права согнать парика, последний делался неоспоримым распорядителем своего надела, хотя и подчиненным господину в том смысле, что обязан был платить ему оброк. Общины, в которые группировались крестьяне второго рода, носили название ксоцтусоО–pai, o^aSeq, avaKoivd)(jet<;, но каков был общий термин для обозначения крестьян–общинников, неизвестно.[1740] Как парики, так и крестьяне–общинники составляли в своей совокупности византийское крестьянство, другую половину общества, наряду с властелями; в отличие от властелей все вообще крестьянство называлось людьми убогими, 7ievr|Te<;.

После того как оправившееся от ударов, нанесенных славянскими вторжениями, властельское сословие стало крепнуть и образовались аристократические роды, т. е. с IX в., началась продолжительная экономическая борьба властелей с убогими; властели, пользуясь стесненным положением убогих, доведенных до крайности стихийными бедствиями (неурожаями, эпидемиями и пр.) или неприятельскими нападениями, а также злоупотребляя своей силой и влиянием, дававшими им возможность делать нападения на убогих и брать над ними перевес, опираясь на представителей в данной местности судебно–административной власти и т. д., заставляли крестьян–общинников отдавать (в дар или в наймы) или продавать занимаемые ими участки общинной земли, а крестьян–париков принимать на себя все более тяжелые обязательства, — тех и других становиться в зависимое отношение к властелям. Правительство не могло остаться равнодушным зрителем в этой борьбе, с одной стороны, потому что усиление властелей, естественно вытекавшее из увеличения их поземельной собственности, грозило опасностью монархической власти, с другой, потому что разложение общинного союза, производимое отчуждением вла–стелями общинных участков, нарушало фискальные интересы, для соблюдения которых было весьма важно, чтобы круговая порука общины перед правительством не умалялась в своем значении и объеме. Отсюда произошло, что в X в., когда перевес, как это и естественно в борьбе крупной собственности с мелкой, пока они предоставлены самим себе, стал явно клониться на сторону властелей, правительство, вооружившись силой законодательного авторитета, выступило на помощь убогим. В промежуток времени между 922 и 996 гг. императоры Роман I Лекапин, Константин VII Багрянородный, Роман И, Никифор Фока и Василий II Болгаро–бойца издают ряд новелл[1741] в защиту мелкой поземельной собственности от поглощения крупной и крестьянских общин от вторжения в них властелей. Через все новеллы проведен один принцип. Он высказан в первой по времени новелле Романа Лекапина от 922 г. и выражается двумя положениями: а) что предпочтительное право (лротгргузк;) на покупку недвижимой собственности принадлежит общине и б) что властели не могут делать приобретения из общинного поземельного имущества посредством дара, завещания, покупки и найма. Принцип, проведенный с последовательностью через все новеллы, не только не ослабевает в деталях, а, напротив, усиливается, и в последней новелле Василия Болгаробойцы от 996 г. доходит до отмены 40–летней давности, которой прикрывалась страсть к стяжанию. Новеллы не оставались мертвой буквой, но выражались в соответствующих действиях, может быть, подчас слишком даже энергичных, как показывает поступок с Филокалесом, который сначала был убогим, потом, разбогатев и достигнув чинов, сделался властелем, и у которого, по распоряжению Василия, земля была отнята и возвращена убогим, великолепные дворцы разрушены и сам Филокалес возвращен в первоначальное состояние крестьянина.[1742] Василий II, завершивший своей новеллой ряд новелл в защиту убогих и мелкого земледелия и не останавливавшийся ни перед чем, чтобы подавить знать, прибегнул кроме того к мере, которая окончательно должна была подорвать значение властелей. Мера эта была подобна той, которой некогда было подорвано значение муниципий и старинной землевладельческой аристократии. 15 индиктиона, т. е. 1001–1002 г., Василий издал повеление о так называемом аллилен–гии, — властели в податном отношении сделаны ответственными за убогих и в случае несостоятельности последних должны были платить за них. Мера касалась, можно полагать, только париков, потому что относительно крестьян–общинников правительство и без того было обеспечено круговой порукой общины; она наносила сильный ущерб всем властелям, светским и духовным, почему патриарх Сергий, с епископами и монахами, усердно, хотя и напрасно, просили императора Василия снять алли–ленгий.[1743] Если бы эта мера удержалась, то она привела бы к разорению властелей, ограничению крестьянской свободы перехода и, косвенным образом, к охранению неприкосновенности крестьянских общин, но, как увидим, она не удержалась.

Таким образом, XI в. получил в наследство от предшествующего времени крайне натянутое положение социально–общественных элементов. Дело доведено было до того пункта, когда торжество в борьбе между вла–стелями и убогими, при неуклонной последовательности правящих сфер, должно было склониться на сторону убогих; строгие узаконения о праве предпочтения, о запрещении властелям делать приобретения за счет убогих, а главным образом аллиленгий давали готовое средство для получения победы. С первого взгляда можно подумать, что к XI в. борьба так или иначе разрешилась или, по крайней мере, была на время приостановлена, так как XI в. не представляет памятников законодательной деятельности, которые выдерживали бы аналогию с новеллами императоров X в. или были бы дальнейшим их развитием. Но эта отрицательная посылка едва ли уполномочивает на такое заключение, во–первых, потому что XI в. вообще отличается в византийской истории затишьем по отношению к законодательным работам, а во–вторых, потому что начала, положенные в основу новелл X в., были достаточно раскрыты — для преемников Василия II оставалось только решить, руководствоваться ли началами во всей строгости, или ослабить их значение. Следовательно, хотя мы не имеем от XI в. новелл, которые можно было бы поставить в параллель с новеллами X в., однако же вопрос остается еще не решенным. Он может быть подвинут к разрешению путем выяснения соприкосновенных пунктов: о существовании в XI в. борющихся сторон и самой борьбы между ними, об отношении к ним правительства, об уступчивости в XI в. начал, легших в основу новелл X в., и наконец вообще о совокупности условий, благоприятствовавших той или другой из спорящих сторон.

Сборник судебных случаев, известный под именем ПгТра, ставит вне всякого сомнения существование в первой половине XI в. враждующих сторон и тот факт, что правительственная власть, в лице лучших своих представителей, покровительствовала убогим, опираясь на новеллы X в. В сборнике постоянно выступают властели и убогие,[1744] выдвигаются на сцену определения новелл Романа Лекапина и Василия Болгаробойцы, с объяснением, что ими нужно руководствоваться;[1745] если случай подходит под действие новелл и предусмотрен ими, то и решается на их основании. Вот примеры: когда обнаружилось, что один властель сделал приобретение в деревенской общине (ev х®Р*ф) после издания новеллы 934 г. (Романа Старшего), он был присужден безденежно возвратить приобретенное;[1746] когда один убогий завещал имущество монастырю и Ксир утвердил завещание, магистр Евстафий кассировал решение на том основании, что завещание убогого властелю не имеет силы;[1747] когда зашел спор о рынках, тоже состоялось решение, согласное с новеллой Василия II, в смысле охранения интересов убогих;[1748] когда какие–то властели, державшие землю убогих, уклонялись от судебного процесса, пользуясь своим несовершеннолетием, постановлен был приговор, чтобы и до формального судебного решения земля оставалась за убогими.[1749] IMpa, ясно отличая между убогими париков и крестьян–общинников, защищает интересы тех и других против властелей; парика гарантирует от господского произвола в пользовании землей, толкуя в его пользу статью новеллы о 30–летней давности,[1750] охраняет и общину на основании точного смысла новелл. Например, когда возник спор между Клавдиопольской митрополией и общиной Риакиев (avaKoivcooic eiq то /copiov xcov 'Puaidcov) о распределении границ между владениями, потребованы были свидетельства и состоялось решение в пользу общины, причем сказано было, что если бы остался хоть один младенец, наследующий от простолюдинов, то он должен получить все и владеть, ибо он имеет предпочтительное перед всеми властелями право владеть податными землями умерших крестьян.[1751] В другой раз, когда возник спор между епископом Кратии и наследниками патриция Евсевия насчет селения Риакиев, положено было сходное решение, что если вла–стели судятся об имениях, входящих в состав крестьянской общины (nepi ктгргаоу avaKoivcbaecoc ovxcov xcopixaic), то каждый получает принадлежащий ему податный, то есть записанный за ним в податной писцовой книге участок, относительно же остальных участков, хотя бы их было много, между тем из крестьян оставался в наличности только один, этот крестьянин признается имеющим право владеть всеми внесенными в списки крестьянскими участками, а властели изгоняются отсюда на далекое расстояние.[1752] Вообще, на основании Пехра можно сказать, что в первой половине XI в. отношение правительства к общественным классам было такое же, как и в X в.; узаконения, благоприятствовавшие убогим и стеснявшие властелей, оставались в полной силе. Личное настроение некоторых императоров гармонировало с этим направлением внутренней политики, как видно из свидетельств историков о Константине VIII и Михаиле V Кала–фате.[1753] Но и относительно второй половины XI в. есть основание утверждать, что то же направление преобладало. Из государей второй половины XI в. можно указать на Константина X Дуку, который главнейшее внимание обращал на суды и при этом, естественно, заботился о том, чтобы новеллы X в. применялись на деле. Он покровительствовал убогим; оказывая благосклонность ремесленникам, был не менее благосклонен и к поселянам, которых охотно допускал к себе и выслушивал их жалобы;[1754] решения его в пользу убогих не нравились властелям, почему и замечено у историка, что он был «тяжел и невыносим для властелей».[1755] В одном письме, которое с наибольшей вероятностью может быть отнесено ко времени Константина Дуки, Пселл дает практору совет, какой политики следует держаться, чтобы действовать в тон с настроением высших правительственных сфер, — он советует принимать к рассмотрению такие дела, которые выгодны для сельчан.[1756]