Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Принимая в целом схему складывания легенды Б.А. Рыбакова и его мысль об идеологическом противостоянии в XI в. Новгорода и Киева в вопросе происхождения русского государства, ученый подчеркивает, что ее политическое содержание «не оставалось однозначным, а усложнялось по ходу времени». Так, в «Остромировой летописи» она обосновывала борьбу Новгорода за независимость от Киева. После редакторской работе над ПВЛ некоего новгородца по поручению Мстислава, сына Владимира Мономаха, Сказание о призвании варягов приобрело «полифоническое звучание», одновременно отвечая запросам и Новгорода, и Киева. Для первого оно превратилось в своеобразный манифест о его политической вольности, проводило идею первородности княжеской власти в Новгоро­де. Летописную фразу «новугородьци, ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени» Фроянов предлагает рассмат­ривать через призму мироврззрения древних людей, превращавших своих правителей в родоначальников племен. Таковыми для новгородцев стали варяжские князья «положившие начало их политического бытия с его особенностями, основанными на свободе призвания и изгнания правителей». Вместе с тем «новгородские патриоты» выдумали трех братьев-родоначальников, уравняв тем самым Новгород с Киевом, где также почитали трех братьев. Огвергает историк предлагаемое Лихаче­вым понимание выражения русско-византийских договоров «мы от рода рускаго», полагая, что речь здесь идет о представительстве, а не о принад­лежности: «мы от народа русского».

По-своему интерпретировали Сказание киевские летописцы, проводя, в чем исследователь соглашается с Рыбаковым, идею «всенародного из­брания, приглашения князя со стороны», но связывая ее с возобладавшим к тому времени в Киеве правом вечевого призвания князей (освятив его, таким образом, стариной). И Фроянов убежден, что эта «идеологическая акция» была проведена в соответствии с потребностями киевской общи­ны. Историческое содержание памятника он свел, как это утверждала часть советских ученых, например, В.В. Мавродин, к призванию не трех мифических братьев, а к приглашению новгородскими словенами нор­манского конунга с дружиной для помощи в борьбе за лидерство в род­ственном словенском союзе племен, позднее превращенному в призвание варягов на княжение. Рисуя картину захвата конунгом власти в Новгоро­де, Фроянов обращается к материалам Никоновской летописи, признавая Вадима Храброго за словенского князя, убитого Рюриком и присвоивше­го княжеский титул. Подводя черту, он отмстил, что «полностью отрицать причастность Сказания к фольклорной традиции и утверждать сугубо ли­тературное его происхождение нет достаточных оснований».

Как показывает изложенный материал, мнения специалистов (а это представители разных областей научного знания - историки, филологи, археологи) о варяжской легенде, по причине их полнейшей убежденнос­ти в норманстве варягов, оказываются очень схожими. Суть их воззрений состоит в том, что во главе раннегосударственного образования в Поволховье и Приильменье, согласно, как подчеркивается при этом, Сказанию о призвании варягов, «встал - по приглашению местных вождей - пред­водитель одного из викингских отрядов по имени Рюрик, обосновавший­ся, вероятно, в Ладоге или на Городище». Но в качественно ином свете предстает памятник, когда на него смотрят без норманистского пристрас­тия, что видно по творчеству А.Г. Кузьмина. Решая крупные источнико­ведческие задачи и все больше входя в круг проблем, которые принято именовать варяжским вопросом, ученый в конце 60-х гг. начинает преодолевать устоявшиеся стереотипы в области летописеведения, а так­же в оценке варяжской легенды. Вместе с тем, приступив тогда к кон­кретному разрешению варяго-русского вопроса и действуя при этом, как и раньше, одновременно в двух плоскостях - источниковедческой и соб­ственно исторической, он порывает с норманизмом. Теперь историк классифицирует Сказание о славянской грамоте как западно- или южно­славянский памятник, попавший на Русь посредством Болгарии, и в конце X в. привлеченный киевским летописцем при создании первого исторического труда о начале Руси (где его интересовала прежде всего история полян-руси) и о первых киевских князьях. Это недатированное повествование, включавшее в себя все этнографическое введение буду­щей ПВЛ, обычно относимое к началу XII в., и имевшее заголовок «Се повести времяньных лет...», вошло в состав летописи в середине XI в., когда формировалась ее основная редакция, в результате чего была созда­на полянославянская концепция начала Руси, отразившаяся во многих текс­тах Начальной летописи. Затем летописец Десятинной церкви в 80-х гг. XI в., видимо, соединил два типа письменных памятников: повест­вование, куда входило Сказание о славянской грамоте, и летописец Юго-Западной Руси, каждый из которых самостоятельно использовал Повесть о полянах. В последующие годы в этот материал вносились либо сокра­щения, либо добавления, а в 20-х гг. XII в. заново на основе юго-запад­ных источников были восстановлены ранее исключенные тексты.

В ПВЛ ранняя концепция начала Руси и династии русских князей перебивается вставкой рассказа о призвании варягов и их утверждении в Северо-Западной Руси, а затем установлении варяжской династии в Киеве. Для согласования разных версий начала Руси летописцем был введен малолетний Игорь, не имевший никакого отношения к Рюрику, и именем которого правит Олег. Кузьмин подчеркивал, что варяжская ле­генда, «истоки которой пока не удается проследить», но которая, несом­ненно, отражает какие-то новгородские предания, пережила не один этап в своем развитии и могла длительное время «существовать вне летопи­сания вообще и киевской летописи, в частности». Проникновение ле­генды на страницы киевской летописи историк увязывал с князьями Ростиславичами Галицкими, потомками Ростислава Владимировича, став­шими изгоями после смерти Владимира Ярославича в Новгороде в 1052 г., и которые могли хранить новгородские предания, где нали­чествовало имя Рюрик, среди русских князей впервые появившееся в их семье (на данный факт он указывал и раньше). Определяя идейную направленность концепций начала Руси, исследователь отмечал, что в полянославянской концепции главный и основной вопрос - это вопрос происхождения руси-народа, для выяснения которого посредством схемы Ной-Иафет-словене-поляне-русь был совершен экскурс в глубину веков. И согласно ей поляне-русь появились в Среднем Подненровье, выйдя из Норика - римской провинции, расположенной между верховьями Дравы и Дуная, из области средневекового Ругиланда-Руссии.

Более поздняя варяжская концепция стремится объяснить название «Русь» и выносит на первый план проблему происхождения династии русских князей, настаивает нй монопольном праве «Рюриковичей» кня­жить в Русской земле. Сеточки зрения новгородского летописца, русь - это варяги, а сами новгородцы происходят «от рода варяжьска». Послед­нее прямо свидетельствует, что новгородцы, относя себя к потомкам варягов Рюрика, считали их славяноязычным населением, и что «славян­ский элемент был преобладающим компонентом у пришельцев». Под­тверждение тому историк видел также в том факте, что варяги в Северо-Западной Руси основывают города со славянскими названиями, в том числе и Белоозеро, вообще расположенное, на чем он правомерно заост­рял внимание, на неславянской территории, в землях угро-финского пле­мени веси, куда еще не проникли славяне. Противоречия между двумя концепциями начала Руси Кузьмин, считая их достоверными, снимал тем, что в Среднем Поднепровье оказались как выходцы из Норика-Ругиланда (гунны, руги и независимо от них ветви славян), так и с южно­го побережья Балтийского моря, только первые появились в Восточной Европе в VI, а вторые в IX веке.

Позже ученый, основываясь на археологических данных, уточнил, что с Дуная в Поднепровье были две заметные волны переселений: в VI и в середине X в., связав с последней летописную версию «о выходе славян вообще и полян-руси, в частности, из Норика-Ругиланда». Соперничест­во на страницах летописи двух концепций, по словам Кузьмина, «как-то связано с этими двумя волнами» (отделяя варягов и русь, он видел в них славяноязычные, но изначально неславянские племена). В 1993 г. им бы­ло добавлено, что в НПЛ младшего извода иначе, нежели в ПВЛ, пере­дано начало Руси, «причем, - акцентирует внимание исследователь, -речь идет не просто о более раннем или более позднем, а о совсем другом представлении об этом «начале». Занесение в летопись первых сообще­ний о варягах (о местожительстве, о участии в захвате Киева в 980 г.) ис­торик относил к концу X в. «вместе со всем этнографическим введени­ем», хотя тогда «с преданием о призвании варягов летописец, похоже, не был знаком». По поводу времени записи Сказания о призвании князей он заметил: «Указанная в летописи дата основания Новгорода - 864 год -достоверна: ее подтверждает археологический материал. А точность датировки предполагает запись, близкую ко времени события». В целом Кузьмин констатировал, что летописный рассказ о призвании варягов в середине IX в. «ради прекращения усобиц на огромной территории от Балтики до Средней Волги не просто сказка, а отражение представления о правах и обязанностях власти, которые как бы признают все стороны».