Миф тесен - Александр Баунов

Для носителей английского языка предмет любви (love) — непременно голубка (dove), и не дряхлая моя, а в самом расцвете сил. Само же чувство — превыше (above) и то­го, и сего, да можно сказать — всего на свете. Оно заставляет человека бесцельно бродить (to rove), а в старину еще бросить перчатку (glove) сопернику или — до самого недавнего времени — подать упавшую перчатку (кружевную надушенную glove) даме. И в кольцах узкая рука.

Французу в любви (amour) клянутся исключительно навечно (toujours), а потом уходят и возвращаются: «Bonjour. Здравствуй, это я». В общем, то же «вновь», только в профиль. У итальянца есть подходящая случаю пара amore — cuore, у немца — Herz — Schmerz (сердце — боль, не только для стенокардии), у поляка любовь, miłość (мивощчь) — это планы на будущее, przyszłość (пшишвощчь) и сомнения в нем, в себе и в чувстве wątpliwość (вонтпливощчь). И для украинца любовь, кохання, — это, прежде всего, проблема, вопрос, пытання. Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет. А бiс ее знает.

Словесные молекулы

В разных языках у слов с одним и тем же значением разная валентность: в одном языке слово притягивает одни слова, а в другом — другие, а те подхватывают свои, и так далее. Каждый язык — пазл из слов, у которых в разных языках выступы и вырезы разной формы, и поэтому они цепляются с одними словами там, с другими сям, и конечные «картинки» — картины мира, ментальности — тоже выходят разными.

Смысл (не причина, а, так сказать, цель — по Аристотелю — телеология) существования разных языков в том, что они позволяют образовывать разные связи между понятиями. Смысл существования поэзии в том, что она в каждом языке эти связи находит, а иногда создает. Был бы на земле один язык, не было бы многообразия языковых молекул и всего наличествующего разнообразия мысли.

Я объясняю эти свойства поэзии и языков на примере рифмы, потому что это самый простой способ объяснить их даже тем, кто поэзию не читает.

Для многих стихи — это то, что в рифму. Хотя Транстрёмер в рифму почти не писал. На самом деле стихи — это то, что в ритм. И то, что в созвучие, которое не обязательно в конце строки, а может быть в начале и в середине, но все равно устанавливает эти самые связи, строит эти молекулы.

Как-то в Крыму после первого курса прочел случайно у Леси Украинки: «Білі як місяць білі стіни в місті», — и с тех пор для меня снят вопрос о самостоятельности и нужности украинского языка. Город (мiсто) и месяц звуком связаны здесь, а в русском нет. Белый южный город теплой южной ночью под ярким месяцем. «Луна спокойно с высоты над Белой Церковью сияет». Это Пушкин, а тут сам язык.

И, конечно, ритм. У разных слов в языках разная ритмическая сочетаемость: разные слова в разных языках составляют правильные стопы и стихотворные размеры. Многие фразы, которые нам запоминаются и воспринимаются как сильные, сильны потому, что они или их части обладают правильным ритмическим рисунком. «В чем сила, брат» — двустопный ямб, «народ и партия едины» — четырехстопный.

Популярные стихотворные строчки часто несут для подсознания привычные смыслы. Академик Гаспаров называл их семантическими ореолами метра, но можно назвать еще как-нибудь. Просто стихи промывают такие привычные смысловые русла, которые подхватывают и несут тех, кто пишет и просто высказывается позже.

Сергей Михалков, неважный поэт (впрочем, и не претендовал), но грамотный изготовитель стихов, понимал, когда сочинял гимн СССР, что он будет принят народом, ибо потечет по узнаваемому руслу:

Союз нерушимый республик свободных... Я из лесу вышел, был сильный мороз...

Сейчас может показаться, что проза была всегда, а поэзию придумали досужие умники. На самом деле ровно наоборот: человечество не помнит себя без поэзии, а проза родилась на наших глазах. Ничто так не радует человека, как красиво подобранные слова, уложенные в правильный ритм. Возможно, человек чувствует, что это высшее сочетание биологического и рационального, природы и смысла. В поэзии есть повторяющийся ритм, который мы постоянно встречаем в себе и вокруг: в пульсе матери до рождения, в биении собственного сердца, в смене темноты и света. Когда в ритм упаковывают слова, получается максимально плотная подгонка сознательного и бессознательного, природного и социального, рационального с иррациональным и т. д.

В шведском языке, и только в нем, существует хореическая рифма kӓrlek (шэрлек — любовь) и vӓderlek (ведерлек — погода) и smӓlek (позор). Шведский язык нужен уже потому, что срифмовать любовь с погодой и позором можно только в нем. И поэтому нужен шведский поэт, который умеет хорошо это делать. А у Транстрёмера, кажется, получается.

«Гоголь» (Тумас Транстрёмер, перевод Ильи Кутика):

Шуба холодная, негустая, как голодная волчья стая.

В лице — белизна. Листая

свои страницы, он слышит из чащ протяжный

вой ошибок, фантомный смешок потери.

И сердце лопается, как бумажный

обруч, когда в него прыгают эти звери.

Закат по стране продвигается, как лиса,

задевая хвостом траву и не бередя лица.

Небо гремит копытами, тень от брички,

бросая на желтые окна (возьмем в кавычки)

имения моего отца.

…

А он изнурен постом и стадным смехом. Но смех

расплылся над кромкой лесной. Трухлявы

столпы человечества. Как лоснится

Млечный путь душ, как белый сверкает мех!

Так взойди в свою огненную колесницу

и вон из этой державы!

А у нас все «валить, валить».

С КЕМ ПОГОВОРИТЬ

МЕСТЬ КИТАЙСКОГО КОМАНДОРА

Ликует пионерия, комсомол и коммунисты Китайской народной республики. Они получили один из лучших подарков к 60-летию КНР: на Тайване к пожизненному заключению приговорили китайского Ельцина, первого демократически избранного президента — оппозиционера Чэнь Шуйбяня. Заодно к пожизненному заключению приговорили его жену У Шучжэнь. О боже, то была Наина.

Борис Николаевич был, пожалуй, прав, когда выговаривал себе и семье иммунитет на послепрезидентское будущее и даже когда пытался зачать в пробирке преемника. На Тайване же — со всеми оговорками — реализовался сценарий, альтернативный нашему 1996 года: после правления первого в истории президента-оппозиционера к власти вернулась партия, которая единолично управляла страной полвека: исторический Гоминьдан.

Нам из нашего конца мира кажется, что первые демократические президенты бывают только в бывших соцстранах — разные Гавелы и Валенсы. Тайвань никогда не был социалистической страной, ровно наоборот — он был страной белогвардейцев, проигравших китайскую гражданскую и окопавшихся на острове, взять который у Мао не хватило десантных кораблей. Местный Врангель, глава Гоминьдана генерал Чан Кайши, отстоял свой Перекоп.

Главная государственная святыня Тайваня — мавзолей Чан Кайши, первого правителя острова. Когда я был там весной 2008 года, Чэнь Шуйбянь уже убрал оттуда почетный караул, как и портреты маршала из школ и всех госучреждений, и переименовал мавзолей в Национальный тайваньский памятник демократии. Внутри — там, где статуя величественно восседающего маршала Чан Кайши, — развесили по стенам фотографии демонстраций конца 80-х — начала 90-х против однопартийного правления и десятки гигантских разноцветных бумажных масок, бабочек и рыб. Помпезную статую маршала не получалось сфотографировать так, чтобы в кадр не попала какая-нибудь смешная морда или рыба. Выходило не официальное фото, а натюрморт маршала с селедкой. Преславная, прекрасная статуя! Мой барин Дон Шуйбянь покорно просит пожаловать...

По осмеянному мавзолею бродили тайваньцы. Сторонники Чэня и его Демократической прогрессивной партии говорили, что так маршалу и надо. Сторонники статуи — что нехорошо так глумиться над основателем государства. Дон Шуйбянь бросил вызов командору. «Он человек разумный, и, верно, присмирел с тех пор, как умер». Но каменный маршал вернулся и утянул его за собой.

Капитализм с человеческим лицом

Для нас, глядящих на Европу и Америку, демократия и капитализм — это две стороны одного кинжала. На самом деле, это кинжал и ножны: одно можно вынуть из другого и орудовать ими по отдельности. Конечно, размахивать пустыми ножнами смешно, а кинжалом без ножен можно порезаться. Но и то и другое в истории случается и вот прямо сейчас происходит с нами. Тайвань — тот случай, когда высокоэффективный капитализм был построен без демократии. «Не время, — говорил каменный маршал, — пока в комнатах наших сидят комиссары и наших гунян ведут в кабинет». До 1987 года страна считалась на военном положении и управлялась по военным законам, как Сибирь Колчаком. При этом Чан Кайши упорно считал себя законным правителем всего Китая, который лишь временно, в силу обстоятельств, управляет его частью. Официальная позиция тайваньского правительства осталась такой до сих пор: оно правительство всего Китая в изгнании. Просто теперь у себя дома в это не верят даже чиновники тайваньского МИДа. С них, с них списывал своих крымских «врэвакуантов» Аксенов.