Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Гурко Владимир Иосифович

В Новочеркасске содержался довольно значительный гарнизон, состоявший из запасных частей, готовивших пополнение для армии. Сразу же после революции солдаты гарнизона, подобно всем остальным, выбрали Совет депутатов. С самого начала работы Круга между ним и Советом установились натянутые отношения. На заседаниях Круга был поднят вопрос о роспуске совдепа. Решение, однако, было оставлено на усмотрение войскового атамана и донского правительства. Ни одна из солдатских частей гарнизона, ни Совет не приняли участия в церемонии вступления атамана в должность. Совет даже постановил его арестовать. К счастью, это решение не было исполнено, поскольку в противном случае неизбежно произошли бы вооруженные столкновения и пролилась кровь.

В своей борьбе с враждебно настроенными к казачеству рабочими и солдатскими комитетами Донской круг мог опереться на две казачьи дивизии, которые ожидали на Дону отправки на Кавказ с единственной целью – для оказания помощи британской Месопотамской армии (см. главу 21).

В тот же вечер я распрощался с гостеприимными хозяевами, в доме которых прожил около недели, и отправился в Кисловодск, куда на воды еще раньше приехала моя жена. В Кисловодске я повстречал нескольких военных, которые, как и я, покинули службу, поскольку новые условия сделали для них невозможным оставаться и далее во главе войск. Среди них был генерал Рузский, который незадолго до того по требованию Временного правительства оставил пост главнокомандующего Северным фронтом. Через три недели после приезда на Кавказ я узнал из газет о поражении наших войск в Галиции. Несмотря на то что первые их действия казались успешными, они привели к потере бывшей столицы Червоной Руси Галича. В телеграммах, поспешно разосланных по провинциальным газетам, встречались донесения фронтового комитета Северо-Западного фронта Верховному главнокомандующему и военному министру. Они свидетельствовали не только о полной дезорганизации нашей армии и ее резервов, но и о степени замешательства составителей этих донесений. Я немедленно отправил военному министру Керенскому телеграмму с копией Брусилову. В ней я доказывал непростительность допущения до печати подобного донесения. Публикация телеграммы не только сообщала врагам о беспорядке, творящемся на ведущем наступление фронте; она вдобавок ясно демонстрировала растерянность и беспомощность солдатских комитетов, влияние которых на войска не являлось для германцев секретом. Сведения такого рода безвозмездно передают в руки противника новое оружие, вдохновляя его энергично продолжать наступление и поднимая боевой дух его войск. Далее я указывал, что изъятие из армии ее лучших элементов для формирования так называемых «штурмовых» батальонов означает потерю нашими войсками еще до начала боев их единственной боеспособной части личного состава и превращает оставшихся в легкую добычу врага. Проведение наступательных операций в таких условиях, продолжал я, приводит к ненужным потерям, бессмысленному пролитию рек крови и чрезвычайно опасно, если не преступно.

Ответа на свою телеграмму от военного министра я не дождался, однако спустя два дня мне посреди ночи принесли подписанную генералом Брусиловым депешу, в которой он просил генерала Рузского и меня незамедлительно следовать в Ставку для консультаций с членами Временного правительства. В наше распоряжение был предоставлен экстренный поезд; участники совещания ожидали нашего прибытия. Мы с генералом Рузским выехали в тот же вечер, надеясь попасть в Могилев на третий день. Однако уже следующей ночью мне передали телеграмму за подписью генерала Лукомского, который заменил А. И. Деникина на посту начальника штаба Ставки. В ней он от имени Брусилова просил меня не приезжать в Могилев в связи с изменившимися обстоятельствами. Получив это сообщение еще до отъезда из Кисловодска, я, вероятнее всего, так и не тронулся бы с места. Теперь же, находясь уже в пути, я решил ехать дальше. На следующее утро в Ростове мне доставили вторую телеграмму, в которой генерал Брусилов извинялся передо мной за причиненные неудобства и повторно просил меня не приезжать в Ставку. Только по прибытии в Могилев я узнал причину присылки мне приглашения и его последующей отмены. Катастрофа армии генерала Корнилова взволновала не только Верховное командование, но и Временное правительство. Только теперь они убедились, сколь низко пал боевой дух армии. Противник свел на нет успех, сопутствовавший так называемым революционным полкам в момент их появления 1 июня. «Героические» революционные полки получили в залог своей «бессмертной» славы красные знамена!.. а уже на следующий день были прогнаны неприятелем со своих позиций и принуждены отступить на исходные рубежи. Если противник не сумел развить свой успех, то исключительно по той причине, что там находились одни только австрийские части. Газетам было велено замолчать под предлогом сохранения секретности, как будто обстоятельства, положившие конец первому наступлению революционной армии, не были одинаково хорошо известны как у нас, так и по другую сторону линии фронта.

Присутствие Керенского, который объезжал резервные дивизии и произносил зажигательные речи, нимало не способствовало поднятию боевого духа нижних чинов. Кто-то сказал про министра, что в тот период он играл роль «маленькой Жанны д'Арк», одновременно пытаясь найти выход из опасного положения. Тогда-то правительство и решило созвать в Ставке совещание, попросив генерала Брусилова пригласить главнокомандующих генералов Алексеева, Рузского и других, кого он сам сочтет желательным. В соответствии с этим Брусилов и послал мне приглашение. Когда же об этом услыхали во Временном правительстве, то дали знать в Ставку, что в случае моего участия в совещании на него не приедут сами министры. Одновременно со мной и генералом Рузским в Могилев прибыл Алексеев. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом не смог приехать ввиду тревожного положения дел на своем участке. На следующее утро ожидали из Минска генерала Деникина. На его фронте наступление было сначала отложено, а потом и вовсе отставлено. Приезд членов Временного правительства ожидался в середине следующего дня. Военные участники совещания собрались у Брусилова и во время, остававшееся до появления в Могилеве министров, занялись анализом сложившегося положения, что позволило воспользоваться и моим присутствием в Ставке. Однако для того, чтобы не ставить в неловкое положение ни Брусилова, ни членов Временного правительства, я объявил Брусилову, что до начала совещания уеду в Петроград, где у меня накопились собственные дела, улаживание которых, после моего трехлетнего отсутствия, требовало личного вмешательства. Во время служебных поездок в Петроград у меня совершенно не оставалось времени на собственные заботы.

Поезд из Киева, который проходил в Петроград через Могилев, опоздал. В результате члены Временного правительства – Керенский и министр иностранных дел Терещенко – приехали, когда я еще дожидался, пока мой вагон прицепят к петроградскому поезду. Керенский и Терещенко приехали на роскошном царском поезде. Эти двое занимали состав о сорока четырех осях[199], и это в то время, когда за недостатком угля на железных дорогах останавливалось движение.

Трудно сказать, было ли это вызвано хвастливым тщеславием, свойственным всем выскочкам, легкомыслием или осознанной мыслью, что власть имущие при всех обстоятельствах обязаны поражать воображение простолюдинов своим великолепием. Если правительство в то время было движимо именно подобными идеями, то им было бы достаточно один раз замешаться в толпу и послушать, о чем там говорят. То, что редко или, во всяком случае, не всегда прощается даже главе государства, который находится у власти по праву рождения или – в представлении русских людей – милостью Божией, вовсе не простительно для захвативших власть выходцев из народа.

После прибытия Керенского произошел такой характерный эпизод. Совещание было назначено на три часа пополудни. Генерал Брусилов провел все утро в переговорах с приехавшими в Могилев, а потом до обеда принимал доклады, а потому не поехал встречать Керенского на вокзал. В тот день я отказался обедать у Брусилова из желания повидаться в офицерской столовой со своими бывшими подчиненными времени моего зимнего пребывания в Ставке. Во время обеда генерал-квартирмейстера Романовского вызвали к телефону. Из вагона Керенского его свояк и начальник его военного кабинета интересовался, не может ли Верховный главнокомандующий приехать в поезд военного министра. По указанию генерала Лукомского Романовский ответил, что генерал Брусилов все утро был занят, а теперь садится обедать, и просил членов Временного правительства приехать в четыре часа на совещание в губернаторский дом. Дожидаясь на вокзале отхода своего поезда, я узнал от пришедших проводить меня офицеров штаба, что Керенский, получив такой ответ, приказал генералам Брусилову и Лукомскому явиться с докладом к нему в поезд. Даже если невозможно с определенностью указать на причины, вызвавшие желание Керенского путешествовать по России на царских поездах, в данном случае невозможно ошибиться в определении мотивов, побудивших министра приказать Верховному главнокомандующему перед началом совещания явиться к нему в поезд. Спустя три дня совершилась замена Брусилова на посту Верховного главнокомандующего Корниловым. Естественно, в штабе Ставки все расценили это как результат отказа Брусилова приехать на вокзал встречать господина Керенского.