Окольцованные злом - Мария Семенова

Она отодвинула рюмки и разложила на столе ксерокопии:

— Да, семейка, блин. Мамаша-то у Башурова, прости господи, пробы ставить негде. Хоть, говорят, и нельзя о покойниках плохо, но… В общем, одно слово — оторва гнойная.

Дела минувших дней. 1963 год

«Ну и Ташкент». У Ксюхи Башуровой по прозвищу Крыса вся спина под нейлоновой блузкой была мокрой. Горячие капли медленно скатывались между рябух к самому черному месяцу, а о лохматке даже и говорить нечего — насквозь пропотела. «Всех мандей сварю». Она незаметно почесалась, поправила под юбкой липнувшие к телу трусы, сморщив от бензиновой гари нос, проводила завистливым взглядом автомобиль, — за город, наверное, в речке купаться едут…

Стоял безветренный июльский вечер. Красный солнечный шар опускался потихоньку в сизое марево, от раскаленных домов потянулись уже длинные тени, а проклятая жара все никак не спадала. Может, и съем сегодняшний был поэтому такой лажовый.

«В жопу меня поленом, если Пашка опять не попала в цвет. — Крыса посмотрела на размякший асфальт, весь, словно сито, в дырках от ее каблучков, и от досады даже сплюнула. — Стоило преть здесь за нищак!»

Пашка, звавшаяся на самом деле Павлиной, значилась в Ксюхиных подружках: постарше ее годков на пять, родом из-под Коломны, за ласковый умелый язык прилипло к ней погоняло Облизуха. Клюшкой она была многоопытной и в знак признательности за предоставленную хату охотно делилась с Крысой всеми тонкостями древней профессии. И чего она ее сегодня не послушалась? Говорила же Пашка, на бане вся работа, нет, дура, поперлась на Невский, полвечера коту под хвост.

«Ладно, наверстаем, время еще детское». Ксюха отлепилась от фонаря и, слегка раскачиваясь на ходу, неспешно двинулась к Московскому вокзалу. Стройная, с красивыми ногами и высокой грудью, она то и дело ловила на себе мужские взгляды, но было это так, мацанье беспонтовое. А вот у аптеки на нее вполне серьезно положил глаз пожилой жилистый сморчок в приличном парусиновом костюме:

— Пардон, девушка, не скучно вам одной в такой вечер?

— Скучно, когда денег нет. — Крыса ослепительно улыбнулась и наманикюренными ноготками ухватила искателя приключений за локоток, а тот моментально приподнял шляпу из соломки:

— Трахтенберг Соломон Израилевич, художник. Интеллигент, одним словом. Однако в грязной, пропахшей красками комнатухе он сделался невыносим и долго выпытывал у Ксюхи, здорова ли она, как часто навещает дамского врача, и если подмывается, то сколько раз на дню. Когда же наконец, успокоившись, Трахтенберг завалил ее на диван, с ним случилась трагедия, и, толком девушку не поимев, Соломон Израилевич ее только обмусолил.

«Мельчает клиент». Поплевав, по обычаю, на почин, Крыса запихала четвертак за чулок и, обтеревшись не первой свежести полотенцем, начала энергично собираться:

— Ах, я забыла, меня мамочка ждет.

Художник был мрачен, попрощался сухо, переживая, видимо, за бабки; недаром говорят, что скорбь по собственным деньгам всегда самая искренняя.

— Бывай, квелый. — Ксюха выскользнула из мастерской Трахтенберга и продолжила свой извилистый путь к Московскому вокзалу. Невский, как всегда, был запружен до отказа, попадалось много пьяных — жара сказывалась. Безо всякого понта провиляв задом аж до самого бана, Крыса лукнулась прямиком в курсальник — перышки почистить. Скоро, наштукатуренная и свежеподмытая, плеснув между грудями «Серебристым ландышем», она элегантно двинулась к парапету.

На майдане, как всегда, было многолюдно: шлындали пьяные в умат политруки, искали хорька любители женских прелестей, а дыбившиеся честные ухалки, изображая зазной, крепко держались за своих хаверов. Порева же в это время на бану было немного, — большинство отчалило на заработки к морю, так что на парапете всего лишь не больше десятка бикс вяло тусовалось в ожидании рижского поезда. Пахло обильным, густо сдобренным духами девичьим потом, горлодерно дымились феки.

Ксюха глубоко вдохнула родные ароматы, глянула по сторонам и особой, вихляющей походкой плавно вписалась в сплоченные блядские ряды. Чужим здесь приходилось несладко.

— Ну что, лялька, как поработалось? — Не обидно оскалившись, Пашка протянула ей размякшую конфетину «Мишка на севере». — На, подсласти житуху горькую.

Из себя была она фуфленкой шкапистой, задастой, с круглой рожей и выдающейся витриной, и, пребывая в неизменном статусе трехпрограммной-цветной, пользовалась у клиентов успехом. Неподалеку от нее степенно слизывала с палочки эскимо центровая Валерка, классно прикинутая блондинистая хриза, сверхурочница и доппаечница, суперсекс, одним словом. Однако поговаривали, что, несмотря на френговскую рекламу и продетое сквозь чесалку колечко, была она в натуре коблом и уплывала только при лэке.

— Эй, гражданин, развлечься не желаете? — Какая-то незнакомая Крысе сявка неумело пыталась замарьяжить очкастого пенька с угольником, у столба яростно чесалась подхватившая неуловимых мстителей Верка Красивая, прозванная так из-за поцелуев любимого на роже, а следил за всем этим кухтрестом милицейский сержант Шестипалов. Смотрел он на блядей с отвращением. Будучи кусочником и шпидагузом, женщин страж закона не жаловал, звал их двужопыми тварями и интересовался только в смысле получения раздачи, когда клеили они псов на лапу.

Наконец где-то неподалеку пронзительно загудело, встрепенулись, изготовившись к работе, бановые шпаны, и Пашка повела картофелеобразным шнобелем в сторону перрона:

— Приплыла река.

Толпа встречающих дрогнула, заскрипели колесами тележки носильщиков, вокзальные воры принялись в суете работать писками — остро заточенными по краю монетами.

Однако у Крысы началось все не очень кучеряво. Едва она запунцевала высокого курата, судя по рекламе, фраера лакшового, и, решив раскрутить его по полной, ломанулась в привокзальную гостиницу, как сразу же случился облом: на местную кухарку наехали менты, и та ни за какие бабки на хавиру не пустила. Пришлось Ксюхе волочь клиента в ресторанную подсобку и там, в условиях антисанитарии, по-рыхлому читать сосюру.

«Вот сука грязная». Сразу же вспомнив, что хитрожопая Валерка снимает хату неподалеку от вокзала, Крыса сплюнула и грязно выругалась. Однако вскоре состав из Риги отогнали на запасный путь, и все устроилось наилучшим образом. Негромко захлопали двери вагонов, давая убежище жрицам любви с их истомившимися спутниками, зазвенели стаканы с прозрачной как слеза, продаваемой втридорога водочкой, и многие проводницы с чисто прибалтийским шармом принялись совмещать свою основную профессию с древнейшей.