Система экономических противоречий, или философия нищеты. Том 1 - Пьер Жозеф Прудон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы говорите, что богатство распределяется лучше. Давайте посмотрим на ваши доказательства.
Г-н Дюнойе:
«Согласно официальным документам, существует едва ли меньше одиннадцати миллионов земельных участков. Подсчитано, что шесть миллионов землевладельцев получают проценты от владения этими участками; так что при четырех членах семьи будет не менее двадцати четырех миллионов жителей из тридцати четырех, которые принимают участие во владении землей».
Следовательно, согласно наиболее предпочтительной цифре, во Франции насчитывается десять миллионов пролетариев, то есть почти треть населения. Эй! Что вы говорите? Добавьте к этим десяти миллионам половину из двадцати четырех других, для которых собственность обременена ипотекой, раздроблена, обеднена, в плохом состоянии, не стоит приложения рук; и это еще не будет точным числом людей, живущих на зыбкой основе.
«Число 24 миллионов домовладельцев имеет тенденцию значительно увеличиваться».
Лично я утверждаю, что оно имеет тенденцию к значительному снижению. Кто, по-вашему, является истинным владельцем номинального держателя, облагаемого налогом, облагаемого налогом, заложенного, находящегося в ипотеке или кредитора, который собирает доход? Еврейские кредиторы и кредиторы Балуа сегодня являются настоящими владельцами Эльзаса; и то, что доказывает превосходный здравый смысл этих кредиторов, — что они не мечтают о приобретении, они предпочитают вкладывать свой капитал.
«К землевладельцам мы должны добавить около 1,500,000 патентованных, то есть четырех человек в семье, — шесть миллионов человек, имеющих отношение к управлению промышленными предприятиями».
Но, для начала, большое количество этих патентованных являются землевладельцами, и вы дублируете занятость. Затем можно утверждать, что из всех запатентованных промышленников и торговцев четверть, по большей части, достигают прибыли, другая четверть поддерживает себя по номиналу, а остальная часть постоянно находится в убытке. Возьмем, следовательно, не более половины из 6 миллионов так называемых глав предприятий, которых мы добавим к весьма проблематичным 12 миллионам реальных владельцев, и мы получим в общей сложности 15 миллионов французов, способных — по их образованию, их производству, их капиталам, их кредитам, их собственности — к участию в конкуренции. Для излишка нации, то есть 19 миллионов душ, конкуренция — это как курица на блюде Генриха IV — кушанье, которое они готовят для класса, который может заплатить за него, но к которому они сами не прикасаются.
Еще одна сложность. Эти девятнадцать миллионов человек, для которых конкуренция остается недоступной, являются наемниками конкурентов. Как и в прошлом, крепостные сражались за лордов, но так и не могли сами нести знамя или собрать армию. Тогда, если конкуренция сама по себе не может стать общим условием, как могут те, кому она угрожает, требовать гарантий от баронов, которым они служат? А если им нельзя отказать в этих гарантиях, как они могут стать чем-то иным, кроме препятствий для конкуренции, поскольку божественное перемирие, изобретенное епископами, стало препятствием для феодальных войн? Согласно структуре общества, как я уже говорил ранее, конкуренция — это исключительная вещь, привилегия; теперь я спрашиваю, как при равных правах эта привилегия все еще возможна?
И вы думаете, когда я требую для потребителей и наемных работников гарантий от конкуренции, что это мечта социалистов? Послушайте двух своих самых выдающихся коллег, которых вы не обвините в выполнении адской работы.
Г-н Росси, том I, урок 16, признает за государством право постоянно регулировать труд, поскольку опасность слишком велика, а гарантии недостаточны. Поэтому законодатель должен обеспечивать общественный порядок по принципам и законам: он не ждет непредвиденных событий, чтобы подавить их произвольно. — В другом месте, т. II, с. 73–77, тот же профессор указывает как на следствия преувеличенной конкуренции на непрекращающееся формирование финансовой и территориальной аристократии, неизбежный разгром мелкой собственности и поднимает тревогу. Со своей стороны, г-н Бланки заявляет, что организация труда стоит в повестке дня экономической науки (с тех пор, как он втянулся в этот вопрос); это провоцирует участие рабочих в прибылях и появлении коллективного рабочего, и постоянно гремит против монополий, запретов и тирании капитала. Qui habet aures audiendi audiat![191] Г-н Росси, как криминалист, выносит постановления против разбойников конкуренции; г-н Бланки, как следственный судья, осуждает виновных: это аналог дуэта, который ранее исполняли г-да Рейбо и Дюнойе. Когда одни выкрикивают Осанна, вторые отвечают, как отцы Соборов: Анафема.
Но, скажут, г-да Бланки и Росси намерены нанести удар только по злоупотреблениям конкуренции; они не стремятся запрещать принцип, и во всем этом они полностью согласны с г-ми Рейбо и Дюнойе.
Я протестую против этого различия в интересах репутации двух профессоров.
На самом деле злоупотребления заполнили все, и исключение стало правилом. Когда г-н Троплонь, защищая вместе со всеми экономистами свободу торговли, признал, что объединение перевозчиков стало одним из тех фактов, против которых законодатель был абсолютно бессилен, и которые, кажется, противоречат здравому смыслу социальной экономики, он все еще с отрадным видом говорил, что такой факт является весьма исключительным, и что есть основания полагать, что он не будет обобщен. Однако этот факт стал обобщенным: самому обычному правоведу достаточно высунуть голову из окна, чтобы увидеть, что сегодня все абсолютно монополизировано конкуренцией, транспорт (наземный, железнодорожный и водный), пшеница и мука, вина и коньяки, древесина, уголь, масла, металлы, ткани, соль, химикаты и т. д. Печально для юриспруденции, этой сестры-близняшки политической экономии, менее чем в одной вспышке увидеть противоречивость ее серьезных прогнозов: но еще более печально для великой нации быть ведомой такими слабыми гениями и собрать лишь несколько идей, которые поддерживают ее жизнь в зарослях их произведений.
Теоретически мы показали, что конкуренция в своей полезной ипостаси должна быть универсальной и доведенной до максимальной интенсивности; но что в ее отрицательном аспекте она должна быть везде подавлена без остатка. Способны ли экономисты осуществить это подавление? Предвидели ли они последствия, рассчитали ли трудности? Если это так, я бы осмелился предложить следующий случай для их разрешения.
Еврейские кредиторы и кредиторы Балуа сегодня являются настоящими владельцами Эльзаса; и то, что доказывает превосходный здравый смысл этих кредиторов, — что они не
