В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

Магдилав потерял покой, ушла радость победы над Лютф–Али–хансм. Преодолевая хребты, ущелья, спешил он на помощь сыновьям Исилава, позабыв о своих оанах, из которых еще сочилась кровь.

Турутли был чуть в стороне от дороги к Андалал, и Надиршах понимал, какое значение имеет эта природная, да и к тому же укрепленная горцами крепость, которая стояла как бы в самом сердце Дагестана. Здесь останавливались послы–уцумы Кайтакского, ханы Казикумуха и Аварии, в этой крепости проводили совещания между представителями этих владений, и потому все способствовало укреплению Турутли. В крепости жили разные народы Дагестана, большинство которых связывали родственные узы. Дочь аварца была замужем за даргинцем, а лачка за аварцем — так что все турутлинцы так или иначе доводились друг другу родственниками и горе, и радость делили поровну, жили как одна семья. Когда Исилав был жив, он считался как бы старостой крепости — добрый, умный по своей натуре, с щедрой душой, он все дела вершил джамаатом — общим советом старейших. Здесь не прощали друг другу нарушения обычаев предков, законов общества Турутли — если кто‑то посмел украсть что‑либо — отрезали ему руку, оскорбителя женщин жестоко наказывали. Тут была своя тюрьма, земляной ров, где держали виновников по нескольку суток. А тех, кто совершал тяжкие преступления, выгопяли из крепости, и не было большего позора члену общества.

Общего врага турутлинцы встретили дружно. Умирали один за всех, все за одного. После смерти Исилава во главе крепости стал старший сын умершего — Мурад–бек. Был он также добр, храбр, как его отец.

Стотысячное войско направил шах на Аварию в сторону Андалалских гор — страну Чоха, Согратли, Мегеб и Обох. Ведь отсюда открывался путь к Авар–Койсу, а там и к хунзахскому Нуцалу рукой подать. Тысячное войско окружило Турутли, отрезало все дороги, ведущие в крепость через перевал. День и ночь враги зорко следили за дорогами к Андалалским горам.

Не успели в тот день пастухи угнать стадо коров на пастбище, еще не улеглась пыль, поднятая им, как прискакал подпасок — мальчик лет десяти. Он кричал, плакал, показывал на дорогу — все увидели, как из‑под деревьев по лощине, ведущей к крепости, показались всадники — их было так много, что, казалось, налетела саранча. В крепости забили боевую тревогу, люди выскакивали с оружием в руках из домов, собирались к воротам, а Мурад–бек приказал запереть ворота и готовиться к бою. Подпасок сообщил, что враги убили пастуха, взяли в плен женщин, которые шли с кувшинами от родника, что на крепость движется уйма верховых и пеших шайтанов.

— Беречь пули, порох, хлеб и воду, — приказал Мурад–бек. Он понимал, что только с северной стороны можно было подступать к крепости. С востока, запада и юга она была надежно защищена неприступными скалами, спускающимися к бурным рекам.

Всю ночь не прекращался натиск врагов, они упорно лезли по высоким стенам и каждый раз получали достойный отпор.

В Турутли было около шестисот воинов, среди которых почти сто женщин. Но и женщины воевали не хуже мужчин. Мурад–бек на коне объезжал своих воинов, смотрел, как построена оборона, вдохновлял их, отдавал распоряжения. Персы стреляли по стенам, по воротам, старались попасть в отверстия, откуда турутлинцы наносили им удары–выстрелы, но пока было все впустую, вражеские пули очень редко достигали цели. За сутки у турутлинцев насчитывалось лишь девять убитых, тогда как у стен крепости легли сотни убитых солдат врага.

Неделю продолжался штурм врага, но пока не причинил он заметного ущерба стенам крепости. И тогда персы предприняли попытку пробраться к крепости через непроходимые скалы с юга. Лучшие скалолазы пошли в обход, но и там их настигали пули турутлинцев, я, сорвавшись со скал, падали персы в бурные волны Койсу. А турутлинцы ухитрялись временами, используя замешательство врага, организовывать вылазку наружу и наносить врагу молниеносные удары.

Однажды осажденные выпустили двух ослов, навьюченных корзинами, полными золой. Под хвост животным привязали колючки, ослы от уколов колючек помчались бешеным галопом, а зола из корзин сыпалась так, что поднялись тучи черной пыли. Враги пустились бежать, кони испуганно шарахались, а горцы, выскочив вслед за ослами, без пощады рубили врага шашками.

Осажденным приходилось нелегко: не хватало воды и для питья, и для замеса теста, и для приготовления пороха. Стояла удушливая жара, дождей почти не было, начались болезни.

Тайпус не знала ни сна, ни минуты покоя, то воевала вместе с братьями, то помогала раненым. На седьмой день осады ранили в грудь ее самого любимого брата — Джабраила. Тайпус положила на его рану целебные травы, перевязала ее, а утолить жажду умирающего не могла. Она металась по комнате, кусала губы, молила у Аллаха дождя, а дождя не было, и тогда, совсем отчаявшись, взяла девушка кувшин, лом и лопату, и тихонько подползла к стене крепости. Там, за стеной, она знала, начинается мелкий, густой кустарник, а за ним — рукой подать до источника, холодного, сладкого. Правда, спуск крутой, ну да ничего, она сумеет его одолеть. И Тайпус решилась. Тихонько начала копать землю, потом ломом сняла камень. Казалось, прошла целая вечность, пока к полуночи в стене не образовался узкий, еле заметный лаз. Змеей проскользнула Тайпус через отверстие и очутилась снаружи. Прислушалась. Тихо, только ветер играет листочками деревьев. «Аллах, помоги», — прошептали похолодевшие губы, и девушка легко и быстро направилась к кустарнику. Медный кувшин она крепко привязала к спине — начинался крутой спуск, но она знала его как свои пять пальцев и двигалась совсем бесшумно, как маленький перепуганный зверек. Вот, наконец, совсем рядом послышалось негромкое журчание воды. Прямо из скалы бежала тоненькая струйка. Тайпус приникла к ней своими пересохшими губами, глотнула благодатную влагу, потом подставила кувшин. Она напряженно прислушивалась ко всем звукам ночи, но, казалось, кроме серебристого журчания воды, ничто не нарушало тишину. И когда Тайпус уже совсем успокоилась, чьи‑то крепкие руки схватили ее хрупкие плечи, чье‑то лицо приблизилось к ее лицу.

Дрогнуло сердце девушки, будто в тихом лесу вдруг дунул прохладный ветер, заставляя трепетать листья. Она отвела глаза — до того прекрасен был тот, кто тоже, не скрывая восхищения, рассматривал ее при бледном свете луны. А ей чудилось, будто с неба слетел сам Малаик — ангел красоты. Черные густые брови, казалось, никогда не хмурились, ясные глаза, в которых горели два солнца. Нет, прекраснее этого юноши не встречала Тайпус. А он смотрел на нее так открыто, столько нежности было в его взгляде.

— Иди, красавица, и не бойся меня, — сказал он наконец на ломаном аварском языке, — братья твои заждались тебя. — Он помог ей подняться на скалу, подал кувшин. — Как ты прекрасна, я было подумал, что это гурия небесная привиделась мне! Приходи завтра ночью, я буду ждать тебя! — И тут же исчез среди кустов.

Тайпус как во сне добралась до стены, вынула камень, пролезла, камень положила на место, чтобы скрыть свой лаз. И когда очутилась у дома, вздохнула глубоко и радостно. «Кто он? Что со мной? Как он смотрел на меня! За ним бы я пошла на край света!» — вот какие мысли бродили в ее голове.

Улыбаясь про себя, опьяненная этими мыслями, спешила она с кувшином воды к брату. Тайпус напоила и Джабраила, и других раненых, и когда спрашивали ее: «Откуда такая сладкая вода?» — отвечала лукаво: «Аллах дал». А сама ходила так легко, как во сне, не чувствуя запаха пороха, не слыша стонов раненых, свиста пуль. Казалось, опять пришла для нее благоуханная весна. На исхудавших, хмурых лицах братьев видела она улыбку, в черном от дыма небе — солнышко. Она полюбила незнакомца, и сама этому удивлялась и просила пули, летевшие в сторону врага: «Не убейте его, он мой, он явился с неба для меня посланником Аллаха!» Ее глаза искали его среди осаждавших. И сердце ее билось трепетно и тревожно. «Что со мной?» — временами думала она. А как же Магдилав? Ведь он тоже казался ей любимым. Да, только казался. Впервые увидела она его во дворце Нуцала, он показался ей таким сильным, красивым. Его образ носила она в сердце, о нем слагала песни. Как плакала она, когда дошли слухи, что враги убили ее багадура. И вдруг он явился, будто с того света, без ушей и носа, изувеченный на всю жизнь. Как стонала и плакала ее любовь, а потом улетела из сердца, оставиз в нем только жалость.

А вот увидела в один миг, среди темной ночи того, из лагеря врагов, и сердце не повиновалось ей. Ее охватил огонь любви. «А может, это ангел: Аллах хотел испытать мое терпение?» — спрашивала она себя. Ей казалось, что уже встречала его где‑то, когда‑то, в мечтах, во сие. Именно таким; как он улыбался, как он говорил: «Не гурия ли с неба спустилась?» Будто и он искал ее всю жизнь. Он не схватил ее и не увел рабыней, а помог подняться через скалу, подал кувшин. И просил, чтоб еще приходила. Может, он следил за ней, хотел обмануть, проникнуть в крепость? Мысли роились в голове Тайпус, как пчелы, она бежала к стенам крепости, оттуда к раненым, и мысли неотступно бежали за ней. Перед глазами стоял он, с черными бровями, черными глазами, прекрасным лицом, таким юным, с таким ангельским взглядом. «О великий Аллах! Что со мной?» — кричала ее душа. День показался ей сегодня длинным, как год, как ждала она наступления ночи. «Что с тобой, Тайпус?» — спрашивали женщины, братья, раненый Джабраил. Уж не сходит ли Тайпус с ума. Все может быть.