Хромой Орфей - Ян Отченашек

Трах! Взрыв потряс воздух, отдаленный, будто на другом конце заводской территории. Милан сперва не поверил своим ушам - это мне чудится, потому что я трус! - но последовало еще два раската, которые покончили с его сомнениями.

Странная, нелогичная тишина первого испуга. Завод упал в эту тишину, словно взрывы его не касаются, двор все еще был пуст... Милан схватил свою трубу, мозг подавал противоречивые повеления, а ноги не двигались.

Мимо промчалась чья-то тень, под ногами дребезжали обрезки жести. За ней другая.

- Сматывайся, - узнал он голос Павла. - Что-то случилось... Все врозь! Сбор в нужнике!

- Чистая работа, - заметил Гонза, когда они встретились в следующую ночь.

В отхожем месте было пусто, но они все равно разговаривали уголками губ. Павел кивнул; лоб его прорезала вертикальная морщинка.

- Большинство ребят с дневной смены там вкалывали. Подъездные пути вышли из строя по меньшей мере на неделю, рельсы перекрутило, два вагона с металлом вдрызг и цистерна. Эх, жаль, пустая...

- Значит, мы не одни, - сказал Гонза.

- Давно ясно, - пробормотал Павел. - Они-то свое дело знают. Похоже на динамит, но не обязательно. Тсс... А мы возимся с дурацкими бочками... Посадили несколько человек из моторного, да вроде не тех...

После взрыва завод стал похож на развороченный муравейник, но суетились только служащие заводоуправления и охрана: рабочие оставались спокойны, в глазах у одних можно было прочесть опасение, у других - ехидную насмешку. Взрыв грянул в самый разгар веркшуцевской пирушки, развеселившихся шлюх успели спровадить, прежде чем на завод примчался Каутце со своими прихвостнями. От стапелей было видно, как они бегут по цехам. «Работайте, - сипел Даламанек, все на своих местах! Уже прикатили из уголовной полиции и из Печкарны [50] приехали! Сейчас они в живодерке. Проверка и обыски...» Даламанек сидел за своим столиком и трясся от страха. Вот... вот они! Он увидел их сквозь половинки стекол - свора загонщиков в плащах и шляпах с опущенными полями, среди них с видом удрученного хозяина шел Каутце, и рядом с ним немец, директор завода, худой, в элегантном костюме, со значком на лацкане. Даже его разбудили! А за ними поспешали несколько ошалелых веркшуцев. Даламанек потупился, стараясь уменьшиться, стать невидимым; топот сапог он улавливал сквозь треск пневматических молотков. Отлично, ребята стараются или хоть делают вид. Грохот как на фронте, Гиммлер и то порадовался бы... Прошли, не обратив на него внимания, цоканье подкованных сапог потерялось где-то в темноте малярки. Даламанек отер лоб платком, но он знал, что этим дело не кончится. Пойдут аресты, и, если схватят кого с участка...

- Куда? - взвизгнул он, вскочив на ноги. - Подвести меня хочешь, скотина?

Гонза с недоумевающим видом вынул руки из карманов.

- Что ж мне из-за них - в штаны наделать?

На это ничего нельзя было возразить. Даламанек только очумело махнул рукой.

- Смотри вернись, да побыстрее, лодырь!

Только б успеть! Гонза с ужасом вспомнил, что забыл листовку в кармане пальто, в шкафчике, и ринулся вниз по лестнице в раздевалку. Дверь! Дверь отперта, в раздевалке - никого, он нашел листовку, разорвал ее в мелкие клочья и кинул в желоб под умывальниками.

Где Бланка? Вернувшись в гудящий цех, он не увидел ее. Жаба крутился вокруг ее стапеля, принюхиваясь, как злой бульдог. К счастью, Гонза знал, где ее искать. Он прошмыгнул между крыльями в темную малярку, через которую за минуту перед тем прошли они, взобрался по железной лесенке на крышу будки и нащупал под мешками женскую ногу. Бланка проснулась со сдавленным вскриком, но сейчас же узнала его. «Тсс, беги на место... Что-то стряслось. В случае чего говори Жабе, что была в уборной».

Между стапелями Гонза натолкнулся на Войту с Павлом, они перемигнулись, что означало: все в порядке! Сверло? Концы в воду! Он увидел Милана - тот невозмутимо брел в термичку с тиглем в одной руке и неизменной трубой - в другой.

Когда процессия пронеслась по фюзеляжному обратно, Бланка уже была на месте, в своем платочке, и с обиженным видом объясняла что-то Жабе. Порядок. Гонза искоса следил за физиономиями, проплывавшими мимо стапелей. Они внушали страх, не смотри лучше, еще привлечет твоя вывеска кого-нибудь из них... Скрылись во тьме, теперь, наверное, засядут в живодерне и оттуда поведут атаку на завод. В фюзеляжном остались одни веркшуцы, они шныряли по участкам, мрачно-неприступные, кидали на рабочих мстительные взгляды. Сволочь неблагодарная, грозили они невидимым злоумышленникам, коли втянете нас в историю, в ад пойдете первыми! От нас пощады не ждите!

Веркшуцы облазили темные углы, и вскоре можно было видеть, как они гонят перед собой несколько человек, обалдевших от внезапного пробуждения. Был тут и Густик, которого выволокли из его любимого логова - фюзеляжа истребителя. «Малявка» ругался и нахально замедлил шаги, но мастерски нацеленный пинок вышиб из него лишнюю отвагу.

Архик при виде этого посерел в лице и перекрестился.

Кто следующий, пожалуйте бриться! Веркшуцы вытаскивали спящих из-под станков в темных углах фюзеляжного, из ящиков в малярке, из конторских помещений и уборных. Они рычали от бешенства. Несколько девушек из «Девина» с опухшими от сна лицами пошатывались от их толчков; они шли, опустив головы, словно подымались по лестнице к позорному столбу, и плакали от стыда и страха. Среди них была неразлучная пара: Еничек с Марженкой. Взявшись за руки, они шли рядом, как лунатики. При взгляде на этих некрасивых влюбленных у многих сжималось сердце. Женские слезы раздразнили нескольких парней, они бросились на веркшуцев безоружные, среди них был бледный Павел, завязалась ссора, все махали руками, но крики потерялись в грохоте молотков. Плетью обуха не перешибешь! Отступление!

- Что им сделают? - спросил взволнованный Гонза у Мелихара.

- Ничего. - Мелихар швырнул молоток в ящик, лохматые брови его поднялись над красными глазками. - Оштрафуют для острастки. С этими выгодней покончить счеты на месте. Не станут же они хвастать перед гестаповцами, как тут сладко спится.

- Что, собственно, произошло?

- А я знаю? Спроси тех, которые взорвали, черт побери! Например, у этих, с сапожным кремом.

Гонза глотнул пересохшим горлом, но сделал вид, что не понял.

- Что же будет дальше?

Мелихар махнул своей лапищей и фыркнул.

- А что? Нас не касается. Наша хата с краю. Черт подери, столовку закрыли! А пить жутко хочется.

Это холодное безразличие взбесило Гонзу. Видел бы ты, как это меня коснулось, будь у нас взрывчатка, эх, ты, обыватель в рабочей одежке! Левачок! Тебе бы только гроши, а больше ничего!

Под утро была объявлена перекличка, все должны были выстроиться вдоль прохода с личными карточками в руке, выкрикнуть свое имя и показать карточку. В этой церемонии принял участие Каутце, и казалось, он с трудом удерживается от желания пустить в ход кулаки. Несколько карточек осталось на полках у контрольных часов - их владельцы, ни о чем не подозревая, смотались домой. Их ждало совсем не радостное пробуждение.

Готово! Каутце, расставив ноги и засунув большие пальцы за пояс, обратился к рабочим с одной из своих коротких, но резких речей. «Работшие!» - сурово начал он и залпом выдал множество угроз, склоняя во всех падежах слово «саботаж». Потом он сказал о мирном труде, которым они обязаны доблестному героизму немецких солдат... Это растрогало его самого, но потом он опустился до грубой брани. Судетский немец, он сносно говорил по-чешски, но, раз уж перешел на «неполноценный» язык, то выискивал самые грубые выражения. Грязных свиней вытащат на свет божий и растопчут, будьте покойны! В интересах собственных семей не поддавайтесь провокации и докажите своей работой...

При виде безучастных физиономий рабочих у него затылок налился кровью. Он повернулся на каблуках и удалился, подобный оскорбленному божеству.

Вскоре после его ухода начались аресты и допросы, крики и избиения в деревянных бараках живодерки продолжались в течение всей дневной смены. На заводе воцарился ужас, панические слухи переходили из уст в уста, но аресты были беспорядочны, производились наугад, и уже одно это показывало, что виновников не удалось нащупать. Видимо, задача состояла в том, чтобы создать на заводе атмосферу страшного суда, чему должны были содействовать и нацистские марши, гремевшие из громкоговорителей весь следующий день. После полудня полил бесконечный осенний дождь, большую часть тотальников погнали на подъездные пути, чтобы они, разбирая обломки, своими глазами убедились в размерах нанесенного ущерба и рассказали другим. Последовало несколько путаных, противоречивых приказаний, заводоуправление явно не нашло общего языка с гестапо и старалось поскорей восстановить пути, в то время как честь мундира гестапо требовала разыскать злоумышленников. Только к началу ночной смены наступило некоторое успокоение, машины уголовной полиции и гестапо с ревом выскочили из главных ворот, и большая часть арестованных вернулась из живодерки; они были бледны, угрюмо молчали, к ним подходили с бережливой осторожностью, как к живым покойникам. Не было сомненья, что самоуверенное спокойствие гестапо только притворство и что шпики получили особые инструкции.