Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, мне не нравится… Это стихотворение выступает, как-то подбоченившись…
Хотя для Натали в этих словах не было решительно никакого смысла, а Пушкин, видимо, довольный, хохотал. Натали все казалось, что оба они почему-то перед ней и сами перед собой кривляются. И иногда она выходила из терпения:
– Господи, но до чего ты надоел мне со своими стихами, Пушкин!
А недавно так и совсем отличилась. Заехал к ним Баратынский, чтобы познакомить Пушкина со своими новыми стихами, и пошло, и пошло!.. Наконец, гость спохватился:
– Вы извините, Наталья Николаевна, что я вам так своими стихами надоедаю, – проговорил он.
– Ничего, ничего, – ласково отозвалась Натали. – Я все равно не слушаю…
И все сожалели, что она так необразованна…
В свою очередь, Пушкин с Наташей щедро отвечали на приглашения. Появление Наташи в салонах Екатерины Ивановны, Елизаветы Хитрово, Карамзиной, Россет и особенно Фикельмон, где собирался цвет аристократии, вызвало бурное восхищение, немедленно обеспечив модной красавице головокружительный успех, вливая все более яда в душу Натали.
На широкой арене большого света, где внешний блеск являлся высшим культом, Наташа Пушкина воссияла бриллиантовой крупной звездой – первой среди всеобщей звездной туманности титулованных модниц, с ревностью и завистью смотрящих на торжество непобедимой соперницы.
Вскоре Екатерина Ивановна повезла свою ненаглядную племянницу на бал в царский дворец, где, к изумлению избранного общества, первым кавалером ее явился сам император, с пылким увлечением протанцевавший с Натали вальс, пересыпанный высочайшими комплиментами:
– Наталья Николаевна, вы божественно изящны… Это невозможно… Я положительно влюблен…
Наташа горела сладостным ядом смущенья и от этого становилась еще притягательней.
Осчастливленная исключительным успехом и окружающей роскошью, она возвратилась домой совершенно опьяненной и, захлебываясь, рассказывает мужу о своих победах над соперницами, о своих переживаниях, обо все услышанном и виденном, что до краев наполнило ее существо.
Пушкин равнодушно слушал знакомые восторги жены, думая о проблемах житейских, которые все больше брали его в свои клещи.
Наташа вдруг остановила себя:
– Александр, тебе скучно слушать все это? Понимаю. Но что же делать, если я вся такая глупая… Да… Я знаю… Скучно…
– Что ты, душа моя, я слушаю… Радуюсь за тебя. Ты побеждаешь, царствуешь… Рассказывай…
– Ну, вот. Все смотрели, когда государь второй раз подошел ко мне…
Пушкин старался слушать, но думал о своем…
– Александр, ты снова не слушаешь? Ну, ладно. Ты прав. Я понимаю, что все мои светские увлечения глупы и смешны. Но ты тоже пойми, мне нравится и хочется быть первой, как и тебе с твоими стихами… Я все понимаю и знаю… Да, выезды на балы стоят дорого, у нас слишком много гостей бывает, и живем мы не по средствам, и что долги кругом… Но даю тебе честное слово, пока ты будешь со своими делами в Москве, я никуда выезжать не буду, разве только к тетушке. Ну, и, конечно, неудобно будет отказаться от приглашения во дворец. К тому же я уже обещала царю в воскресенье присутствовать во дворце…
– Ох, смотри, женка, дококетничаешься ты с царем, – ревниво улыбнулся муж. – Он еще сдуру влюбится в тебя, и тогда придется мне стреляться с царем…
И эти предупреждения были не напрасны. Пушкину отлично был известен «иерархический эротизм» царской России. Любой барин мог им пользоваться, сожительствуя со своими крепостными девицами, чем пользовался иногда и сам Пушкин. При этом девицы должны были это воспринимать как милость барскую. При дворе роль барина исполнял царь, а роль крепостных девиц – дамы высшего света, без всякого исключения.
Николаю Павловичу «иерархический эротизм» был по душе. Все знали о его бесчисленных милостях к дамам. В числе облагодетельствованных были известные дамы, в том числе и замужние: Урусова, Булгакова, Дубенская, княжна Щербатова, княжна Хилкова, графини Завадская и Бутурлина, княгиня Юсупова, Амалия Крюднер… Почиталось за счастье, за великую милость провести хотя бы ночь с царем. Мужья даже гордились тем, что их жены были отмечены интимной близостью его величества. Господствующая в обществе мораль все это допускала. От этой морали не была свободна и Натали. Могла ли быть какая-то другая мораль у девушки, выросшей на нравах помещичьего быта российской глубинки?.. Она, молодая провинциалка, находилась в полном восторге, что оказалась в святая святых, допущена до царского семейства.
– Не говори глупостей, – хохотала Натали. – Царь не может быть влюбленным, и с царем стреляться нельзя…
– Мне можно, – улыбался Пушкин. – Я буду стреляться с каждым, кто будет непристойно смотреть на тебя… Да… ты не смейся, я говорю вполне серьезно… Ладно, бросим весь этот вздор. Слушай, моя прелесть, завтра я уеду в Москву. Ты без меня не очень пляши, гуляй обязательно два часа: помни о своей беременности, будь осторожна. Сделай милость…
Пушкин изнывал в поисках денег. За это время он продал издание «Евгений Онегин» книгопродавцу Смирдину, но денег хватило лишь на оплату части долгов. Затеял было, ради дохода, издавать газету, но из этого, из-за коммерческой неопытности, ничего не вышло. Царское жалованье ему еще не выдавали: чиновники, несмотря на то что прошли уже месяцы, все еще спорили, кто именно должен выдавать деньги и как, и почему. Деньги прежде всего требовались безмерно для Натали, вошедшей во вкус светской жизни. Модной красавице требовались все новые туалеты, балы, выезды, приемы, салоны, драгоценности…
Утром 3 декабря 1831 года по морозной хрустящей дороге, с разрешения Бенкендорфа, он уехал в Москву. Никакого определенного дела в Москве не было, не было никакого ясного, ни неясного плана, что там надо сделать, но была смутная надежда, что авось там что-нибудь и как-нибудь клюнет.
Первым делом поехал он с Нащокиным в баню, попарился за милую душу, а потом по занесенной снегом, украшенной кудрявыми столбиками дыма Москве покатил, конечно, в аглицкий клуб. Он показывал некоторое презрение к нему и говорил, что продаст его весь за двести рублей, но это была только бравада, щегольство: на самом деле он любил его сытую, беспечную жизнь, его солидный уют и то общество, которое он в нем встречал.
В покоях клуба прилично шумела обычная, налаженная, приятная жизнь. В уютной столовой за одним из столов сидели Вяземский, А. И. Тургенев и
