Заговорщики. Перед расплатой - Н. Шпанов

— Именно это и передайте: у него нет больше сына, а у меня отца… Вот и все…

— Нет, нет… Этого не может быть! — Старуха поднялась и, театрально раскрыв объятия, шагнула к Эгону.

Эгон попятился и, заложив руки за спину, сделал отрицательное движение головой. Выражение растерянности сбежало с лица старухи. Морщины, с которых осыпался густой слой скрывавшей их пудры, сложились в гримасу, и старуха, задыхаясь от бешенства, крикнула:

— Я проклинаю тебя!.. Проклинаю вас обоих!.. Но знай: мы ни за что не оставим нашу внучку в твоих руках, в ваших руках, в руках марксистов. Слышишь: мы позаботимся о том, чтобы она не пошла по твоему пути!

Старуха хотела еще добавить, что об этом позаботится Эрнст, который со своими сообщниками ждет за углом ее появления с Лили, чтобы схватить ребенка и увезти на запад. Но она во–время вспомнила, что ей было строго–настрого приказано молчать о том, что она приехала сюда вместе с Эрнстом, что цель ее поездки — похищение девочки, которая должна послужить приманкой для захвата самого Эгона. Старуха даже схватилась рукою за рот, будто ловя едва не вырвавшееся неосторожное признание. Она круто повернулась и пошла к двери. Уже с порога плаксиво бросила Эгону:

— Проводи же меня.

Но он не изменил позы и только снова молча отрицательно качнул головой.

Когда мать исчезла за порогом, он подошел к оставшейся распахнутой двери и медленно, плотно ее затворил. Он навсегда и накрепко захлопывал дверь своего прошлого.

Эгон хмуро поздоровался с Руппом.

— Когда–то я думал, что два враждебных лагеря — это я и Эрнст, но я никогда не допускал мысли о возможности такого… Отцы против детей, деды против внуков. И где их разум, где совесть и честь?

— Для них вопрос стоит просто: честь или кошелек, совесть или жизнь… Я к вам по делу, доктор. С поручением от Зинна.

И Рупп рассказал ему о плане разоблачения махинаций Винера и американцев.

— Бросить счетный аппарат? — в испуге спросил Эгон.

— Может быть.

— Когда он почти готов?

— Вспомните, что вы говорили пять минут назад.

— Вы правы, вы правы… Я подумаю, я, конечно, подумаю над вашим предложением. — Он остановился и, нахмурившись, смотрел на сверкающую крахмальной белизной рубашку, которую держала перед ним Эльза. Потом прошел в кабинет, снял с полки книжку, вернулся к Руппу и, отыскав интересовавшее его место, прочел:

— "Выиграть войну с Германией значит осуществить великое историческое дело. Но выиграть войну еще не значит обеспечить народам прочный мир и надежную безопасность в будущем. Задача состоит не только в том, чтобы выиграть войну, но и в том, чтобы сделать невозможным возникновение новой агрессии и новой войны, если не навсегда, то по крайней мере в течение длительного периода времени".

Заметив устремленный на него удивленный взгляд Руппа, Эгон сказал:

— Видите, я уже и сам знаю, где искать правду! — И продолжал читать вслух: — "После поражения Германии она, конечно, будет разоружена как в экономическом, так и в военно–политическом отношении. Было бы, однако, наивно думать, что она не попытается возродить свою мощь и развернуть новую агрессию. Всем известно, что немецкие заправилы уже теперь готовятся к новой войне. История показывает, что достаточно короткого периода времени в 20–30 лет, чтобы Германия оправилась от поражения и восстановила свою мощь. Какие имеются средства для того, чтобы предотвратить новую агрессию со стороны Германии, а если война все же возникнет, — задушить ее в самом начале и не дать ей развернуться в большую войну?"

Эгон посмотрел на Руппа блестящими глазами.

— Это замечательно! — воскликнул он. — Ведь это написано четыре года назад. Четыре года тому назад он предвидел то, что мы с трудом и недоверием постигаем сегодня. И не является ли то, что предлагает мне Зинн, одним из тех средств, направленных к предотвращению войны, о которых говорил Сталин?

— Я думаю, что это именно так!

— Дорогой друг, — загораясь все больше, сказал Эгон, — не примите это за самомнение, я вовсе не хочу себе приписывать больше, чем заслужил, но все мое существо наполняется гордостью при мысли, что и я, маленький человек, немец, жестоко заблуждавшийся и принесший так много вреда народу, могу сделать что–то, о чем говорит Сталин…

Некоторое время он стоял, положив руки на грудь, и горящими глазами смотрел на Руппа.

— Эльза! — крикнул он. — Скорее мою рубашку! Мы не должны опоздать в школу. — И снова повернулся к Руппу: — Это смешно, но я волнуюсь так, как будто в гимназию поступаю я сам, будто я сам иду в первый класс, чтобы приобщиться к какой–то новой, еще совершенно незнакомой мне, прекрасной жизни моего народа.

Они сидели рядом на торжестве открытия школы, и Руппу передавалось волнение, все еще владевшее Эгоном.

Когда собрание уже подходило к концу, когда были сказаны речи представителей магистрата и гостей, когда новые маленькие школьники прочли приветственные стихи и советский комендант пожелал успеха новой школе, когда ее директор собирался поблагодарить присутствующих и закрыть собрание, Эгон внезапно поднялся и, к удивлению Руппа, дрожащим от возбуждения голосом попросил слова. Он заговорил о волнении, которое вызвало в нем сегодняшнее событие и вид маленьких немцев, пришедших сюда, чтобы научиться смотреть на мир новыми глазами. Он говорил торопливо, непоследовательно, перебивая самого себя. Зинн и Рупп следили за ним с удивлением: они еще никогда не видели таким этого всегда сдержанного, подобранного инженера.

Эгон говорил:

— Нашим детям не суждено будет стать честными, мирными тружениками, если мы с вами не вырвем оружия из рук тех, кто снова готовит его к войне, если мы не обезвредим ослепленную жадностью и властолюбием реакцию и мировой милитаризм, уже подсчитывающие барыши от кровавой бойни, в которую они намерены снова ввергнуть мир и нашу несчастную отчизну. Друзья мои, никогда до этих минут я так остро не чувствовал своих обязанностей в отношении будущего. Сегодня, когда я увидел наших детей, пришедших в этот дом, где они должны сформироваться как граждане свободной, трудолюбивой Германии, процветающей в мире и сотрудничестве со всеми народами, сегодня я до конца понял… — Эгон нетерпеливо дотронулся до стягивающего его шею тугого воротничка и повторил: — Да, я до конца понял… — И снова потянул воротничок, словно он душил его.

Зинн пододвинул ему стакан с водой, но Эгон отстранил его.

— Я должен участвовать в смертельной борьбе с врагами мира, с носителями агрессии. Я буду разоблачать, я буду драться, я раскрою всю грязную кухню, которую господа винеры и их заокеанские хозяева скрывают за завесою так называемых мирных усилий. Я напишу не статью, а целую книгу, из которой мир узнает, что такое "фау" и как их снова тайно готовят руками наших братьев–немцев в западных зонах…

— Этого не может быть! — послышалось из зала.

— Не может быть… Это было бы ужасно.

— Именно то и ужасно, что это так! — крикнул Эгон. — Я докажу это с фактами в руках! Я докажу!

Это было сказано с такою железной твердостью, что Зинн с удивлением посмотрел на оратора: куда девалась былая неуверенность этого интеллигента, где мягкость его формулировок, где его колебания?

И тут в напряженную тишину, повисшую над залом, упал спокойный, твердый голос Зинна:

— Но вы должны знать, доктор Шверер: большая борьба связана с большим риском.

— Знаю!

На одно мгновение Эгон потупился, и краска сбежала с его лица.

— Знаю! — твердо повторил он. — Знаю и клянусь, что ничто не остановит меня на пути к правде, которую должен знать мир. Я хотел бы жить во имя счастья наших детей. Стремясь к миру, мы должны объявить войну всему, что может породить нового преступника, способного опять послать на смерть миллионы людей. Война войне и ее поджигателям — вот долг каждого, кто хочет, чтобы их уделом, — Эгон широким жестом обвел стоящих в зале детей, — были мир и счастье равных среди равных! — Его голос звучал ясно, голова была поднята, и глаза сияли радостью.

Ни сам Эгон, ни кто–либо из его слушателей не заметил, как из двери за спиною президиума появился человек и, подойдя к Зинну, положил перед ним листок.

Зинн поднял руку, требуя внимания, но тишина и без того была такой острой, что слышно было, как звякает о стекло обручальное кольцо Эгона на руке, которою он машинально касался стакана.

Зинн встал.

— Дорогие сограждане… на заводах "ИГ Фарбениндустри" в Людвигсгафене, расположенном, как известно, в западных зонах оккупации нашей страны, сегодня произошел новый взрыв огромной силы. Взрыв разрушил корпуса, где, как выяснилось, готовилось взрывчатое вещество для реактивных снарядов "фау". Под обломками разрушенных зданий погибло несколько сотен немцев, тысячи ранены.