Ход конем - Евгений Николаевич Руднев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И снова — они вдвоем. Он сидит на стуле и не отрываясь смотрит на нее, а она — на него.
— Ты выздоровеешь, Анечка! Обязательно выздоровеешь, правда?! Я верю в это!
Она улыбается слабой грустной улыбкой. Уголки привядших губ опускаются еще ниже. Ответ написан на ее лице.
— Нет, ты выздоровеешь! Будет именно так! Только так! — стараясь вселить в нее уверенность и одновременно утешить себя, настойчиво повторяет Владимир.
Она предостерегающе поднимает руку, желая перевести разговор на другую тему.
— Расскажи лучше, как у тебя на работе, Володечка. Как твой проект? Нет-нет, ты не отмахивайся...
«Не хватало ей еще наших неприятностей!»
— Все хорошо, Анечка!
— Скрываешь. А я-то думала, что ты со мной всегда откровенен.
Зачем она так?
— Выкладывай, Володечка... Не бойся, я стойкая, на моей болезни это не отразится.
И, вздохнув, он начал рассказывать. А когда закончил, зашел врач и напомнил, что ему уже пора. Время посещения больной истекло, и если он останется еще хоть на минуту — его к больной больше не пустят.
Пришлось подчиниться.
Ночевал Владимир в Аниной квартире, а спозаранку первым же автобусом поехал в центр города. Обошел все цветочные магазины, купил огромный букет роз. Приобрел колбасы, яблок, печенья. Свертки, кульки...
— Спасибо, Володечка, — встрепенулась Аня, когда он снова появился в ее палате. — Только у меня все есть. — Она кивнула на разноцветные коробки и пакеты на столике. — Ребята из нашего НИИ каждый день приносят...
Но цветами осталась довольна. На бледных щеках заиграли разводы румянца, глаза под темным пологом ресниц враз оживились, заблестели. Да и вся она как-то повеселела, распрямилась. Даже сама, без помощи санитарки, с кровати встала, чего раньше — в течение последних дней — не случалось.
«Кажется, приезд этого парня действует на больную благотворно», — отметил дежурный врач.
Аня не отрывала взгляда от стоящего на столе букета, светилась вся. Но не прошло и полчаса, как перед глазами снова запрыгали разноцветные мотыльки, начало подташнивать. Ноги больше не держали: стали деревянными.
— Ты ляг, ляг... А я посижу, — мягко сказал Владимир, поддерживая ее под локти.
Она тяжело и нескладно опустилась на кровать. Отдышалась. Ей было худо, но показать этого не хотела. Силилась улыбаться... Вот и свиделись они с Володей снова. Как ждала она этого момента! Нудными и долгими осенними ночами, в поле, когда головные боли были особенно сильными, нестерпимыми и подтачивали ее до изнеможения, когда все время выворачивало внутренности от подступающей тошноты, звенело в ушах и тело исходило липким холодным потом, — она рисовала в воображении встречу с Володей. Так ей было легче... Но разве думала она, что свидятся они в больнице? Она знала свою болезнь, знала, что ей угрожает (хотя врачи и пытались это от нее скрыть), но разве человек не имеет права думать о благополучном исходе? Бывают же исключения... В журнале даже читала. О Хиросиме. А ведь там доза облучения была больше... И все-таки чувствует она себя скверно. Володя может остаться. От одного его присутствия ей сразу делается лучше. Хочется жить! Очень хочется любить, как все люди. Хочется просто смотреть на деревья, снег. На красные розы...
— Ты должен уехать завтра. Володечка... Тебя отпустили только на три дня. Зачем тебе лишние неприятности?.. Ты обязательно должен уехать!
— Я буду с тобой.
— Нет... Если ты хочешь, чтобы я не волновалась, завтра же поезжай в Кедровск. Ты должен быть на разрезе!
Он нерешительно потер висок.
— А ты... как же?
— А что я? Со мной все будет в порядке, увидишь... — Она улыбнулась. — Тебе обязательно нужно выиграть! Вода — это кровь деревьев и трав, источник всего живого. Кто, как не мы, Володечка, должны ее защитить, уберечь! Красный цвет и вода — неотделимы. И то, и другое — жизнь, движение!
...В тот день он пробыл с ней до самого вечера, Назаров разрешил. А утром первым же рейсом улетел на восток.
На сердце было неспокойно. И, сидя в кресле самолета, он думал только об Ане. Неужто нельзя приостановить эту губительную страшную болезнь?! Хотя бы на время, на несколько лет?!
16
Неделя пролетела как в тумане. Владимир ел, пил, двигался, но делал все это машинально, по привычке. А мысли были там, в Красноярске. Каждый день он бегал в поселковое отделение связи — звонил по междугородному телефону Чижовой, с тревогой справлялся о здоровье Ани. Увы, ничего утешительного Надя сообщить не могла.
Это угнетало его, давило каменной глыбой. Он не находил себе места. А тут еще эта история с Сидоровым... Владимир чувствовал себя причастным к тому, что произошло с Михаилом Потаповичем. Он, по существу, он один втянул Сидорова в эту заваруху со скважинами. Из-за него пострадал честный, хороший человек. Но Волович, Волович-то каков?! Не захотел выслушивать ничьих доводов и пояснений. Расправился с Сидоровым, как в бытность помещик с крепостными. «Я забочусь о престиже комбината «Сибирьуголь», о безопасности советских шахтеров!» Красивые слова! И как часто их повторяют в последнее время...
Владимир вздыхал, тер напряженно лоб. Что делать дальше, как жить? Надо же что-то делать!
Вечером, когда Владимир был в комнате один, пришел Петрунин.
Поздоровался, присел на край табуретки.
Вот так и сидели молча: Петрунин смотрел с участием на Кравчука, а тот — с тоскливым, отрешенным видом — в окно.
«Надо же, столько неприятностей — и все на него, — думал Петрунин. — А чем я могу помочь? Лучше бы на меня все это свалилось... А теперь что? Разве слова тут помогут?.. Но почему, почему так все устроено? Отчего на доброту, отзывчивость люди не отвечают тем же, отчего не уважают, не щадят друг друга? Одни хотят сделать жизнь лучше, а другие — ставят им палки в колеса. Неужели это и есть диалектика жизни?»
— Ничего, Володя. Рассвет все равно наступит. Рано или поздно, а на смену горестям придут радости. Так было, есть и будет.
— Утешать пришел?
— А почему бы и нет? Иногда надо поддержать друг друга. Твоя беда — это моя беда. Мы не
