«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой» - Сергей Николаевич Зеленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По крайней мере такова была одна из моих задумок.
А вообще, популярность фантастики объяснялась стремление мастеров пера оторваться от довольно непривлекательного настоящего — устремившись в виртуальное будущее.
Старая народническая утопия заменялась техническим прожектёрством!
Однако, на мой взгляд это было более лучшим — чем юродствовать или ностальгировать по прошлому «серебряному веку». Время соцреализма же, пока не наступило — нет пока в повседневной народной жизни ничего такого, что можно было бы с упоением описывать.
Литературная фантастика практически исчезнет в ближайшем будущем вместе с укреплением авторитарно-бюрократической системы… И с первыми же признаками её ослабления — возродится вновь.
Подытоживая же свой литературный «обзорчик», скажу: несмотря на короткий срок художественная литература эпохи НЭПа безусловно сконцентрировала в себе все его же существующие противоречия — народные иллюзии и интеллигентское прожектерство, обывательские пересуды и официальную идеологию, неизбывную ненависть и одновременно — беззаветную любовь российского человека к власти и её предержащих.
* * *
Потихоньку-помаленьку становлюсь популярным!
Бывая в литературных и поэтических кафе, среди остальных разговоров-сплетен, я уже пару раз встречал упоминание о собственной особе. Всего один раз благожелательное, в разговоре двух старпедов:
— Что бы Вы об этом Артуре Сталке сказали? Самому себе, так вот — один на один с самим собой, без всяких скидок и дипломатии, Николай Александрович?
Многие знаменитости (не только люди искусства), имели внешне — не совсем тот образ, который у меня сложился «там». Поэтому — кто это были такие, не скажу.
— Ну как вам сказать…? История с ним, по-видимому, не простая — появился вдруг ниоткуда и сразу в «дамки». Но в искусстве — это вполне закономерно! Я не хочу бросаться великим словом «талант». Не говорю, значит, что талантливый, я говорю осторожно: способный. Но он без школы, Петр Васильевич!
Ласковое слово, оно и кошке приятно. А, вот другие «обывательские разговорчики» — заставили меня несколько насторожиться.
За соседним столиком клуб-кафе «Мансарда Пронина» беседуют двое сравнительно молодых человека — видимо литераторов, или просто «вращающихся» в литературных кругах:
— Что нового? Чем живет литературная Москва? Что слышно про Есенина?
— «Есенин»? Плюньте — уже отработанный материал…
Заинтересовавшись, я подозвал официанта и заказал ещё одну порцию.
За бутылкой принесенной официантом дешевого вермута представители литературного «полусвета», наперебой рассказывали друг другу довольно сальные анекдоты о том, о другом, о третьем. Среди прочих были всуе помянуты и, художница Елизавета Молчанова, поэты Марк Бернес и Юрий Шатунов и, наконец — прозаик Артур Сталк, который оказывается — такой сукин сын…
Я аж перестал жевать: сплетен про собственную особу — было сколько угодно, хоть отбавляй!
Впрочем, повторять довольно скабрёзные подробности про самого себя — я думаю, ни к чему.
Всех обсудили, всех проработали и разделали «под орех». По всему было видно, эти двое в этой мутной словесной воде — «плавали» как лини в болотной тине, упиваясь слухами, рассказами «в кулуарах» и на кухне. По всему было видно — этим двоим вполне вольготно живётся на этом тинистом дне литературной жизни столицы, на коем им было привольно да весьма вольготно.
Благодать, да и только!
Наконец:
— А если тиснуть про него статейку? Или даже коллективное письмо?
— За это пока никто не заплатит. Сейчас вот я пишу о Маяковском: мол, жаловался в беседе с «сменавеховцем» — что большевики его заставляют «наступать на горло собственной песне», воспевая диктатуру пролетариата. Мол, так он и говорил: «Да, воспевал, да, рекламировал. Но все это против своей воли, в железных тисках диктатуры пролетариата». Ха-ха-ха!
— А эту беседу кто-нибудь записал?
— Не будь идиотом!
— Ах, да — понял.
Молча жуют, затем:
— Ты тоже здорово пишешь! Как ты Васильева оттягал за его стишки — одно удовольствие читать.
Пообедав, они пожали друг другу руки и разошлись довольные собой — а я остался сидеть как оплёванный.
Видать кто-то платит и платит очень хорошо (клуб-кафе «Мансарда Пронина» — дешёвой забегаловкой не назовёшь!) за клевету в адрес известных деятелей искусств.
Кто это?
Я подозвал официанта и сунув в руку мелочь — спросил указывая на опустевший столик:
— Кто эти двое, что там обедали?
— Драматург Владимир Киршон. Кто второй — не знаю, он у нас редко бывает.
«Владимир Киршон»? «Драматург»? Кто такой, почему не знаю?
Вернувшись в конце мая в Ульяновск, я уж было и забыл про это досадное происшествие и какого-то там «Киршона», как вдруг случайно попавшаяся статья в газете заставила меня насторожиться. Кто-то явно пишущий под псевдонимом, плотно наехал на мой «Красный марш» — опубликованный в очередном сборнике стихов поэта Марка Бернеса. Ему видите ли, не понравилась упоминание «Великой Руси» — в чём усматривается попытка возрождения «великодержавного великорусского шовинизм».
Это обвинение в то время, если кто не знает — немногим легче обвинения в открытой контрреволюции.
Вскоре, пришло и паническое письмо от моего литературного агента Веры Ивановны Головановой, из которого я отчётливо понял:
Началась травля!
— «Владимир Киршон», говоришь? — говорю, усаживаясь за комп, — а ну-ка посмотрим, что ты у нас за фрукт такой есть…
* * *
Инфы по этой личности недостаточно, конечно, но она — хоть в рассеянном виде, но есть.
Его имя вот-вот «загремит» в стране и даже по миру: в конце 20-х годов пьеса Киршона «Ржавчина» шла в театрах на Бродвее. По сюжету, вчерашние красноармейцы были вынуждены во времена НЭПа заниматься предпринимательской деятельностью — пошивом рубашек и торговлей, что воспринималось ими как предательство Мировой революции.
Дурдом, блять…
Другие его пьесы с названиями типа: «Мировой пожар горит, буржуазия дрожит!» и «Посмотрите, как нелепо расплылася рожа НЭПа» — были не столь популярны.
В литературных кругах ходили слухи, что однажды Киршон будучи на приёме у Сталина, поинтересовался о произведённом на того впечатлении от спектакля по своей пьесе «Хлеб» — на котором Вождь был накануне. «Друг всех советских писателей» вынул изо рта трубку и равнодушно ответил: «Не помню. Вот одиннадцать лет назад я смотрел „Коварство и любовь“ Шиллера — помню до сих пор. А вашу пьесу — не помню».
Вроде даже воевал и вроде бы даже — партизанском отряде…
Хм, где же ещё? В регулярных частях РККА архивы есть и любого «героя» можно проверить на «вшивость».
В 1920 году в возрасте 18 лет стал членом РКП(б).
Так рано? А может — самозванец, какой?
