Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

«Искусство и там, где речь идет лично о художнике, означает повышенную насыщенность жизни. Оно счастливит глубже, пожирает быстрее. На лице того, кто ему служит, оно оставляет следы воображаемых или духовных авантюр; даже при внешнем монастырском образе жизни оно порождает такую избалованность, переутонченность, усталость, нервозное любопытство, какие едва ли может породить жизнь самая бурная, полная страстей и наслаждения».

Так что конфликты, авантюры, страсти, любовь, рок — все это, уважаемые читатели, ищите не в жизни Томаса Манна, а в его книгах.

На этом можно, конечно, поставить точку. Но, пожалуй, необходимо бросить пару темных пятен на излишне светлый портрет Томаса Манна. Добродетель никогда не гуляет в одиночку, всегда за ней тянутся какие-то черные тени. Что касается Манна, то это его гомосексуализм и антисемитизм, хотя, разумеется, это никаким образом не портит Томаса Манна как великолепного творца и художника.

Как пишет Евгений Беркович в статье «Томас Манн: между двух полюсов»: «Буквально накануне помолвки с Катей у Томаса закончился долгий, почти пятилетний роман с художником и виолончелистом Паулем Эренбергом, ставшим прототипом скрипача Руди Швердфегера в романе „Доктор Фаустус“.

Нельзя забывать, что в то время однополая любовь однозначно осуждалась обществом. С женитьбой на Кате Прингсхайм Томас Манн выбрал судьбу добропорядочного гражданина. Однако глубоко спрятанное влечение к молодым голубоглазом юношам, прорывающееся в его дневниках, до старости жило в примерном муже и отце шестерых детей».

Если внимательно читать «Волшебную гору», то легко предположить что герои романа Томаса Манна — утонченный Ганс Касторп и воинственный Иоахим Цимсен — являются для автора волнующими и притягательными образами, к ним писатель испытывает физическое влечение.

Что касается второго «греха» Манна — его антисемитизма, — то он, очевидно, связан с его провинциальностью: Любек не Берлин. К евреям Манн относился двояко. То, что он категорически осуждал в евреях, он ненавидел в себе самом. То, чем он гордился в себе, он превозносил в евреях. Один из его идейных противников Теодор-Лессинг в связи с этим назвал Манна «засахаренным марципаном из Любека». И ирония: жена — еврейка. Пожалуй, об этом он лишь однажды обмолвился брату в письме: «Это своебразная, хорошенькая и эгоистически вежливая маленькая евреечка».

Другая еврейка в жизни Томаса Манна — Ида Герц, которая была страстной поклонницей писателя, вела его библиотеку и архив, собирала все, что относилась к жизни и творчеству ее кумира, и пополняла на протяжении десятилетий сначала в Германии, потом в Лондоне, куда она эмигрировала, ставший грандиозным архив Манна. Ида Герц боготворила Манна, несмотря на все обиды и унижения с его стороны. Она умерла в 1984 году в 90-летнем возрасте.

Подводя итог, можно сказать, что антисемитизм Томаса Манна был все же мягким и никаким не оголтелым, но тем не менее фашисты зачисли Манна в свои враги и назвали его «бесспорно, большим другом евреев».

И, наконец, последняя точка. Великий Томас Манн трудной дорогой шел к идеалу и добру, и он взобрался на эту трудную «Волшебную гору». А мы все копошимся и боимся к ней даже подойти.

Исследователь человеческой души

Литературная мода, как и любая мода, меняется. В первой половине XX столетия среди европейских авторов возвышался Стефан Цвейг, а во второй половине столетия на первый план вышли Кафка, Беккет, Музиль, Сартр. Цвейг оказался немного задвинутым, впрочем, как и Андре Моруа. Цвейг и Моруа, признаюсь, мои кумиры в жанре исторических портретов. Им я не столько подражаю, сколько ими восхищаюсь: блистательнее стилисты, исследователи человеческой души, Томики Стефана Цвейга попались мне еще в школьные годы и покорили сразу, я испытал от его новелл некий «амок», — так это было необычно, интригующе и остро.

В своем творчестве Цвейг неутомимо исследовал психологию и дух человека, измерял, подобно Достоевскому (кстати, это его любимый писатель), глубины и пропасти души. Как историка, Цвейга интересовали разные звездные часы человечества и «роковые мгновения», герои и злодеи. При этом Цвейг оставался мягким моралистом. Тончайшим психологом. Рафинированным популяризатором. Он умел захватить читателя с первой страницы и не отпускать его до конца, водя по интригующим тронам человеческой судьбы. Цвейг уверен, что «судьба неизменно оказывается богаче выдумкою, чем любой роман», — вот почему его больше привлекали исторические биографии, а не художественные обманы. Заглядывая в чужие истории, Цвейг больше понимает своё собственное существование. Цвейговские параллели всегда поучительны и интересны.

В новелле о поэте Фон Клейсте Цвейг отмечает: «Всякое страдание становится осмысленным, если ему дана благодать творчества. Тогда он становится высшей магией жизни. Ибо только тот, кто раздвоен, знает тоску по единству. Только гонимый достигает беспредельности…»

Цвейг любил не только покопаться в биографиях знаменитостей, но и вывернуть их наизнанку, чтобы обнажились скрепы и швы человеческого характера. Вот, к примеру, ключевая Фраза по поводу министра полиции Жозефа Фуше: «Из всякой должности человек может сделать то, что ему хочется». Фуше хотелось власти и денег, и он этого добился. Но операция заглядывания вовнутрь не применима к самому писателю. Цвейг был чрезвычайно скрытным человеком. Не любил говорить о себе и о своей работе. Написанная им автобиография «Вчерашний мир» по сути не является автобиографией. В ней много о других литераторах, о своем поколении, о времени, и минимум личных сведений! Всё скрыто и все плотно занавешено. В этом смысле «Вчерашний мир» — молчаливая книга. Поэтому попробуем нарисовать хотя бы приблизительный портрет Стефана Цвейга и бегло проследовать по вехам его жизни.

Стефан Цвейг родился 28 ноября 1881 года в Вене, в богатой еврейской семье. Отец Морис Цвейг — фабрикант, преуспевающий буржуа, хорошо воспитанный и испытывающий тягу к культуре. Мать Ида Бреттауэр, дочь банкира, красавица и модница, женщина с большими претензиями и амбициями. Своими сыновьями Стефаном и Альфредом она занималась мало, отдав их на откуп гувернанткам. Дети росли ухоженными красавчиками, в богатстве и роскоши. Летом с родителями они отправлялись на курорт в Мариенбад или в Австрийские Альпы. Внешне всё замечательно, а внутри высокомерие и деспотизм матери давит на чувствительного Стефана. Вот почему он как только поступает в Венский институт, то сразу покидает родительский дом и живет самостоятельно. Хватит гнета, советов и назиданий! Да здравствует либерти! Да здравствует свобода!.. «Ненависть ко всему авторитарному сопровождала меня всю жизнь», — признается позднее Цвейг.