Кто если не ты - Юрий Герт

Все заявления Бугрова аккуратно подшивались в папку с его делом. У капитана была острая профессиональная память, но сейчас он не доверял даже ей: неужели этот человек с биографией солдата и политика мог оказаться столь наивным?.. Перелистав несколько страниц, капитан отыскал те слова, которые, в конечном счете, послужили важнейшей из улик:

«...именем революции я утверждаю, что существует заговор... Под покровом провокационных обвинений происходит массовое убийство старых, преданных членов партии... Причиной тому — не только карьеристы и проходимцы, примазавшиеся к нашим рядам... Неужели вы не видите, что происходит у всех на глазах?..»

И дальше — требование немедленно пересмотреть дела «оклеветанных», десяток фамилий тех, кто уже получил высшую меру или обречен...

Для лейтенанта заявление превратилось — уже тогда — в приговор...

Бугров сидел, положив ногу на ногу, смотрел в окно — там на ветках, щебетали птицы. У него был ясный, высокий лоб; сильные руки, голубые глаза с грустинкой... Лейтенант впервые видел перед собой человека, который сознательно выдает себя с головой, который рвется в им же самим расставленную западню.

Лейтенант бросил заявление на стол.

— Вы просите высшей меры?..

Однажды на допросе Бугров сказал с ленивой насмешкой:

— Вы ведь знаете, что это — липа. Кого вы хотите убедить, меня или себя?

— Гражданин Бугров! — повысил голос лейтенант.— Здесь я задаю вопросы!

Бугров ежедневно приносил ему свои заявления, они мало отличались друг от друга и дальше папки с делом не шли. Кажется, к концу Бугров начал все понимать.

Лейтенант старался быть беспощадно-суровым, собранным, непреклонным; никто не догадывался, какого напряжения стоило ему это. После каждого допроса он убеждался внутренне в том, что был врагом для Бугрова, но Бугров не был врагом для него. Он испытывал все больше симпатии и сострадания к этому человеку, который был старше, умнее, и — конечно, же — честнее его. И сквозь сострадание все громче звучал голос вины. В чем? Разве он не бессилен спасти его?.. Ему стало нужно, необходимо, чтобы Бугров сам это понял.

После того как следствие завершилось, он вызвал к себе его снова. Задал несколько незначительных вопросов. Но Бугров — он хорошо разгадал его — спросил напрямик:

— Что вам еще нужно от меня?

— Поймите, Бугров, я тут ни при чем. Не будь меня, вас передали бы другому, только и всего...

Бугров с недоверчивым удивлением выслушал его странное признание, произнесенное тихо не только оттого, что капитан всегда помнил истину, что и стены имеют уши. Что-то ожило, засветилось в сумрачном лице Бугрова, но тотчас погасло. Он сказал жестко:

— Да, вы «ни при чем»... Такие, как вы — единственные враги революции, от которых она может погибнуть... Как жаль, что мы поняли это слишком поздно!

Однажды ночью он очнулся — и увидел жену, испуганно забившуюся в дальний угол кровати. Из-под короткой рубашки торчали бледные острые коленки.

— Мне страшно с тобой! Если бы ты знал, что говоришь во сне!..

Он рассмеялся, попытался ее успокоить, припоминая, что такое мог сказать, она покорно легла рядом, но он и в темноте видел ее круглые глаза и чувствовал, что ей и в самом деле с ним страшно...

Капитан вздрогнул.

Ночами он беседует с покойниками!

Торопливо захлопнул папку, накрепко перевязал ее, положил в ящик.

Сухо щелкнул замок. Папки уже не было, но еще чувствовался ее гнилой запах. Или теперь уже это — от рук?

Он наскоро вытер их платком и, еще раз проверив, заперты ли все ящики, выключил свет и вышел из кабинета.

На улице было тихо и безлюдно. Сонно шелестели акации, но восток уже наливался синевой. В лицо ударило предутренней свежестью. Капитан сбежал со ступеней и торопливо зашагал прочь.

Ходьба укрощает нервы. Только ни о чем больше не думать. Ни о чем!

Вдруг его окликнули.

Померещилось?..

Раздался тонкий режущий свист.

Капитан замер на месте, правая рука скользнула в задний карман.

От фонарного столба по ту сторону дороги отделился человек.

Что?.. Виктор?..

Он перевел дух, опустил руку.

Но в такой час?.. Здесь?.. И свист... С тех пор?.. Отец и сын... Они мало виделись, говорили еще меньше. Иногда — партия в шахматы, сосредоточенная, молчаливая. Иногда Виктор просил денег — он давал, не расспрашивая, зачем. Вот и все. Почти все... Что же сегодня?..

Пересекая улицу, Виктор зябко запахнул полы пиджака. В его угрюмой фигуре с поднятым воротом было что-то до боли тоскливое, одинокое, капитан едва удержался, чтобы не рвануться к нему навстречу. Пока он сидел в кабинете, наедине с собой и теми, кого давно уже нет, Виктор стоял тут же, напротив, не сводя глаз с освещенного окна. И так — всю жизнь: рядом — но не вместе, чужие, разделенные — неведомо чем...

Но появление сына было столь неожиданным, необычным, что в сердце дрогнула смутная надежда: сегодня. Он не знал, что сегодня, только подумал: сегодня... И не то испугался, не то обрадовался...

Виктор не ответил на его тревожный, полный ожидания вопрос. Остановился, выставил клином косое плечо вперед, уперся взглядом куда-то вниз и вбок — мимо... Выдавил:

— Где... Бугров?

Дернулось, запрыгало веко, — капитан придавил глаз ладонью.

Нет, нет, никакой мистики! Что может он знать о том Бугрове?..

— Где Бугров? — повторил Виктор с упрямым нетерпением, по-прежнему глядя куда-то вбок.

Между ними считалось неписаным законом: не вмешиваться в дела другого. Правда, Бугров — одноклассник, товарищ... Капитан ощутил запоздалую досаду: так вот вся причина того, что Виктор...

— Какой Бугров?..

Он отлично все понимал, но не решил еще, следует ли разговаривать об этом с сыном. И сын тоже его понял.

— Ты знаешь, какой.

— А почему ты за него беспокоишься?

— Неважно. Где он?

Проще всего ему было сказать правду.

— Чудак ты, Витюк, — проговорил капитан, осторожно похлопав сына по костистому плечу.— Твой Бугров давно смотрит сладкие сны.

— Это правда?

— Разве я тебя обманывал?..— он пошарил по карманам, ища папиросы.

— У меня есть, — сказал Виктор смягчаясь.

— Ого! — пальцы капитана ткнулись в жесткую коробку «Казбека».

— Я угощаю, — сказал; Виктор.

Они двинулись домой. Поглядывая мельком на сына, капитан невольно сравнивал его с этим юнцом, который хочет перевернуть мир. Сутуловатый, с прижатыми к ребрам локтями, замкнутый на все ключи... Его словно гнетет и гложет какая-то мысль... И тот: прямой, открытый, прущий напролом незащищенной грудью...

Кольнула зависть: проведя с Бугровым часа четыре, он узнал его больше, чем Виктора, сына, за все восемнадцать лет...

Виктор нарушил молчание:

— Что вы ему пришили?

Не сам вопрос — он ждал его — а требовательно-небрежный тон задели капитана.

— Вот что, Витюк, — он старался говорить возможно мягче, — есть вещи, которые... Ну, что ли, преждевременно пока обсуждать. Нам просто надо кое-что распутать...

Виктор остановился, тряхнул головой; черная прядь волос разбойно упала на глаза:

— Чего же вы его заграбастали? «Просто!..» Потому что другие сморкались в тряпочку, а он говорил, за это, да?..— он метнул в отца взгляд, тяжелый, как камень.

И капитан почувствовал удар.

— Есть вещи, которые, тебя не касаются.

Холодом ответа он преграждал путь к дальнейшим расспросам.

— Нет, касаются! — ощетинился Виктор. — Нет, касаются! Хватит, слышали: «не касаются»! Касаются!

То ли от сырого ветерка, которым потянуло вдоль улицы, то ли от нервного возбуждения все в нем вздрагивало, даже зубы клацали часто и громко.

— Успокойся, Витюк. — Отец тронул его за плечо. — Он что, твой друг?

— Не друг! — выкрикнул Виктор. — Не друг! Я ему морду бил!..

Капитан усмехнулся недоверчиво:

— Чего же ты?..— и, оглядевшись, прибавил: — Ты не очень шуми...

— Буду шуметь! — закричал Виктор.— Буду! А что? Или, может, меня тоже? Пожалуйста! — вне себя он открыл грудь и двинулся на капитана.— Пожалуйста! Когда прикажете?..

— Тише,— сказал капитан вполголоса, хотя во всю длину пролета улицы кроме них никого не было видно. — Что же мы здесь?.. Идем домой, я тебе все разъясню...

Виктор отскочил, прижался спиной к стене дома. В рассеянной мгле глаза его диковато, блеснули:

— Разъяснишь?.. Все вы разъяснять мастера! Да? У-у-у, гады ползучие! — он взвыл, оскалив зубы, наотмашь ударил в каменную стену кулаком. Лицо его исказилось от боли. — Гады скользкие!.. Учителя, разъяснители!.. Доносчикам только вы верите! А он... человек! Человеку вы верите? Почему его, не меня?... Я в тысячу раз!.. В миллион раз!.. Все слышали, никто не донес. Боятся: у меня — папаша, а я... С меня все началось, с меня!..

— Витька!.. Что ты... Витя... Витюша... Витюк... Домой! Сейчас домой...