Бедный маленький мир - Марина Козлова

«Это все дорога, – подумал Давор с досадой. – Бесконечные переезды-перелеты. Когда-то же это должно было сказаться».

– Ты береги себя, брат, – сказал ему тогда на прощание старый тромбонист Йордан. – Все же уже не мальчик.

Давор знал, что многие считают, будто он изо всех сил старается выглядеть моложе своих лет. Да нет, он вообще-то ничего для этого не делает. Просто ему нравится жить. К тому же он всегда был худым и много работал, постоянно перемещался, лазил в горы, ходил на яхте по Адриатике и даже занимался боксом, не имел никаких возрастных предрассудков по поводу стиля одежды, а прическу не менял уже лет тридцать – что-то более упорядоченное не подходит к типу его лица.

И еще больше всего на свете он любит состояние и действие, которое никак не может назвать. Как будто ты протягиваешь руку в пустоту и сминаешь ее (примерно так, как можно смять, собрать в кулак плотную, туго натянутую простыню). А затем, преодолевая сопротивление неизвестной природы, тянешь к себе. Или – рывком открываешь наглухо запертую дверь. А там – когда падает ткань или когда поддается и открывается дверь – возникает пространство, которое уже готово к тому, чтобы заполнить его. И ты заполняешь его всегда только собой, как бы кусками и фрагментами своей сущности, которая не совпадает с границами физического тела и вообще имеет другую морфологию. Это состояние лучше наркотиков и алкоголя, мощнее секса…

– Как твоя голова? – навис над ним Алан.

– Слушай, какая же гадость всякие там таблетки, – усмехнулся Давор. – Они у меня где-то в горле застряли.

– В смысле, принести виски? – догадался Алан.

– Ну да…

Из окна театральной гримерки не было видно ничего интересного. Город как город. Площадь, кинотеатр с колоннами, сквер. Между тем здесь где-то есть действительно очень старые церкви и монастыри, древние пещеры. Но он их, скорее всего, не увидит, потому что завтра рано утром коллектив вернется в Киев и в тот же день улетит в Афины. Давор был готов уезжать прямо сегодня, но его буйный и невоспитанный народ восстал и разорался, сообщил, что Давор установил в коллективе тоталитарный режим и в ночь они никуда не поедут. Все, надоело. Они только работают как кони и совершенно не отдыхают. Отель для них все равно забронирован на сутки, а то он не знает. И к тому же они приглашены на банкет этого самого «Славянского мира», а хозяевам отказывать невежливо. Последний убийственный аргумент, сверкая глазами, привел Милан.

– Черт с вами, – устало сказал Давор. – Идите на банкет. А я пойду спать.

Он мог бы, конечно, настоять. Но не стал.

За пятнадцать минут до начала в гримерку поскребся юноша Павел и спросил, не будет ли Давор так любезен сказать несколько слов для одного из центральных украинских телеканалов. Журналист с оператором ждут в коридоре, интервью займет буквально несколько минут.

– Давайте после концерта, – предложил Давор. Голова уже почти не болела, но говорить какие-то общие фразы в микрофон было невероятно лень.

Но тут выяснилось, что у журналистов здесь мобильная спутниковая станция, и они готовы немедленно перегнать по спутнику сюжет на свой канал в Киев, и уже через десять минут он будет в вечерних новостях.

Из уважения к чужой работе, а в основном из жалости к юной журналистке, которая смотрела так, будто была готова к отказу, Давор в итоге сдался.

– Прекрасный город, – сказал он в микрофон, чувствуя себя лживым циником, у которого не осталось ничего святого. – Я очень рад, что оказался здесь, в одной из столиц древнего православия. Я музыкант, а не политик, но я родом с такой земли, где тысячелетиями разные культуры жили рядом. Это не значит, что они всегда жили мирно, но взаимодействовать научились. И я уверен, что только возрождение славянского мира, сохранение его единства и разнообразия позволит нам сформулировать свой ответ глобализационным процессам…

«Напиться, что ли?» – подумал он, подписывая счастливой журналистке свой диск.

На самом деле внутри уже росло предвкушение действия, дыхания и вибрации зала или площади, разгона тяжелого и инертного физического времени по восходящей спирали. Он бы мог еще немного постоять рядом с Аланом за спинами людей, за автобусом, наблюдая, как выстраиваются в ровную линию длинные розовые облака, переждать еще одну медленную композицию, но не выдержал и пошел к сцене.

Все было как всегда, но тут он увидел впереди ту девушку – из Ганновера, из Хайфы, из своих ночных зарисовок – и как будто споткнулся внутренне. Странно, но когда не спалось, она была его персонажем. Но ни в коем случае не объектом эротических фантазий. Во-первых, его почему-то до обидного редко посещали эротические фантазии, а во-вторых, она как-то не подходила для этого. Он придумывал о ней всякие забавные или лирические истории, жанровые сценки в духе итальянского неореализма и мысленно визуализировал их. Видео было черно-белым, и на заднем плане кадра всегда присутствовали полосатые зонтики уличного кафе, гнутые венские стулья и обшарпанные стены старого города. Если бы он был, не дай бог, режиссером, а не композитором, то снял бы о ней смешной дурацкий фильм с хеппи-эндом. Она была немножко Одри Хепберн – сходство из-за разницы антропологического времени как бы мерцало, ускользало за современностью общего образа, за другим выражением лица.

«Ты любишь фокусы», – когда-то сказала Санда.

Вот именно. Точно. Сегодняшний концерт он сыграет для этой девушки. Он не станет ничего объявлять, но для себя будет знать и каждую минуту помнить: все, что он сейчас делает, – для нее. Все открытые двери, выбитые чердачные окна, воронки и лакуны, разница давлений и колебания температур. Вся механика и мистика организации пространства. Жаль, что такое добро пропадает, растворяется в воздухе после того, как взята последняя нота, – все это можно кому-нибудь подарить. Тем более что, похоже, девушка как раз из тех, кто такие подарки понимает.

«Это жестоко», – сказала бы ему Санда.

«Фрейда на тебя нет», – обязательно сказала бы ему жена.

Ничего, девушка выдержит. Он как разберет ее, так потом и соберет.

Что с ней делает Давор, Иванна поняла сразу. Но если бы подобное позволил себе кто-то другой, она бы увернулась, ушла в глухую защиту. Технику защиты она освоила давно и прочно и несколько раз применяла ее, имея дело с достаточно мощными людьми и их не вполне понятными для нее намерениями.

Но она же и пришла сюда для этого. Потому что извне, сколько ни смотри, ничего важного не увидишь. Только общие контуры, силу и масштаб. И ничего не почувствуешь, как будто прикасаешься к руке человека через стекло.

А так можно увидеть те луга, которые всегда за горизонтом; и как на самом деле выглядит время, а также в каких отношениях оно находится с бесконечностью; и на каких рамках ткутся те самые тонкие миры, или внутренние мембраны, или динамичные равновесные структуры, одна из которых живет в ней с детства и берет на себя определенную нагрузку и труд удерживать хрупкое и переусложненное человеческое существо…

Он в прямом смысле (прямее не бывает) мягко вынимал из нее душу и отправлял в путешествие, чтобы та могла рассмотреть все подробности прикладного миростроительства, винтики и шестеренки, своды и купол, и тот самый маленький серебряный колокольчик, который звучит там, создавая резонанс и приводя всю конструкцию в движение, заставляя ее вращаться и скользить в пространстве, оставляя за собой плавный санный след…

Через полчаса вся площадь водила хороводы, пела и плясала. Во всем этом круговороте – как в планетарии, когда ты не сохраняешь относительную неподвижность, а над тобой проплывает экспозиция звездного неба, – Иванна сидела, положив руки на колени, и смотрела на Давора. Характер ее внимания и концентрации был таким, как у человека, который движется по минному полю и во что бы то ни стало должен пройти его из края в край. Только ей было не страшно, а как раз в высшей степени приятно и интересно. И тепло.

Он ее втянул, захватил и присвоил – она это понимала, – все произошло по обоюдному молчаливому согласию. Никому раньше захватить и присвоить ее не удавалось, и ей даже в голову не могло прийти, что такое вообще когда-нибудь может случиться. Что она безо всякой в общем-то рефлексии, без оценки рисков и последствий, вообще не мороча голову всеми подобными глупостями, позволит взять себя голыми руками. Но ведь даже есть выражение: «отдать в хорошие руки»?

Иванна смотрела на хорошие уверенные руки Давора – за все время тот не сделал ни одного необязательного или спонтанного движения. Потому что человек, который имеет дело с тканью пространства, не может позволить себе спонтанных движений… зато может позволить себе пить виски в перерыве между композициями и смотреть ей в глаза так, что уже все – духовая секция, струнные и ударные, академический хор и первая скрипка – заинтригованно нет-нет да и поглядывают в ее сторону, насколько позволяет им занятость в процессе и расположение на сцене. Давора же, похоже, никак не сковывает его собственное расположение, то фиксированное место, откуда он управляет всем оркестром. Он просто, не теряя обзора, развернулся к Иванне, чтобы взаимодействовать с ней максимально фронтально.