Прекрасная страна. Всегда лги, что родилась здесь - Цянь Джули Ван
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поздоровавшись с библиотекарем и разочарованно услышав, что «Джули» у них нет, я включилась в свой привычный режим. У меня была привычка систематически перебирать каждую полку, упиваясь каждым корешком, каждой обложкой и аннотацией. К тому времени, как я остановила выбор на двух книгах, способных помочь мне скоротать время до дома – «Кольцо бесконечного света» и «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире», – прошло около получаса. Я выходила из школьных дверей, уже уткнувшись носом в первые страницы «Архива», и не поднимала головы, пока мое внимание не привлекла последовательность громких автомобильных гудков. Когда мои глаза нехотя расстались с обтерханными страницами, до меня дошло, что наша поблескивающая золотыми искрами «туфля» припаркована у тротуара.
Окошко у водительского места было открыто, и из него высовывалось нахмуренное лицо Ма-Ма.
– Цянь-Цянь! Я так боялась упустить тебя!
– Ма-Ма? Что случилось?
– Садись, садись скорее. Все расскажу по дороге.
Только устраиваясь на переднем сиденье, я заметила, что на заднее свалены два набитых до отказа чемодана.
– Ма-Ма! Что происходит?
– Мы едем в Канаду.
– Что? Зачем? Прямо сейчас?!
– Нет. Прямо сейчас мы едем в одно место на Лонг-Айленде. Называется оно… Нек. Что‑то там Нек… – Она вытащила карту и листок бумаги. – Дуй[100], Грейт-Нек. Вот, возьми карту. Я уже смотрела маршрут, но мне нужна твоя помощь, Цянь-Цянь. Видишь путь, который я отметила? Сверяйся с ним и позаботься о том, чтобы мы ехали правильно, договорились?
Слишком много слов. Так много, что я не поняла ни одного из них. Но смотреть в карту было достаточно просто, достаточно легко. Я была маленьким доктором Ма-Ма, и все вернулось в одночасье. Имело значение только одно: я помогала Ма-Ма делать то, что она хотела делать. Приложив некоторые усилия и пару раз свернув не туда, мы выехали на дорогу, которая называлась I‑495, большое и широкое шоссе с множеством полос.
В следующие полтора часа мы еще не раз сворачивали не туда, провоцируя яростные гудки и вопли за спиной. И в эти же полтора часа Ма-Ма мне все объяснила: как она узнала от своей новой подруги, жившей на Лонг-Айленде, что Канада привечает образованных иммигрантов; как подруга познакомила ее с адвокатом, и они много месяцев пытались добиться для нас разрешения переехать в Канаду; что у нас будут не только визы, но и полноценные грин-карты, когда мы туда приедем, только называться они будут «карты кленового листа»[101]; что теперь я смогу поступить в любой колледж, в какой захочу, а она сможет получить настоящую работу; что там бесплатное медицинское обслуживание; и что Ба-Ба отказался ехать, что ему страшно, что он слишком любит Америку, может быть, даже больше, чем нас. Информации было много, и я поняла далеко не все – не сразу. Главное, что я для себя вынесла, – это что Ма-Ма уже долго занималась всем этим, ничего мне не сказав. Она полагала, что со временем Ба-Ба согласится, но он не согласился. А потом случилось то, что случилось. И это определило все.
Вначале мы направимся домой к подруге Ма-Ма. Нам потребуется много часов, чтобы добраться до Торонто, где у Ма-Ма жила подруга из Китая, и Ма-Ма не чувствовала в себе достаточной уверенности, чтобы всю дорогу вести машину в одиночку. Что, если нас остановят до того, как мы достигнем свободы? Нет, этот способ лучше, безопаснее, говорила она; так они с А-И смогут вести машину поочередно.
К тому же А-И жила в большом старом доме вместе с сыном и своим белым мужем в белом районе. Разве мне не хочется посмотреть, как на самом деле живут американцы – настоящие американцы, – прежде чем мы уедем отсюда навсегда?
При этой мысли вся наша бруклинская жизнь встала перед моими глазами. Тесты и сочинения, которые мне не суждено написать в школе-лаборатории. Моя узкая длинная кровать рядом с большой и пухлой кроватью Ма-Ма и Ба-Ба, и как я застилала эти кровати сразу по пробуждении, подтыкая каждый уголок, пока одеяло не оказывалось надежно зажато между матрасами из секонд-хэнда и подкроватными ящиками. Мои друзья за длинным столом в столовой, разговаривающие с набитыми ртами, полными домашних кушаний – все, кроме Глории, которая сидела с подносом школьной еды. Переулок, куда выходили окна нашей комнаты, где я до сих пор высматривала Мэрилин, хотя видела ее все реже и реже после того, как решила, что она – дурное предзнаменование, которое следует отпугивать палкой.
И еще был Ба-Ба, его улыбка, когда он протягивал мне тамагочи; его губы, когда он пел и танцевал под «Си-Моу-Хоу»; его глаза, когда он поглядывал на меня в тот последний безмолвный уикенд.
Какие они странные – образы, которые приходят на ум, когда знаешь, что больше ничего этого не увидишь.
* * *
Когда мы, наконец, отыскали дом подруги Ма-Ма, мне было трудно поверить, что мы попали туда, куда надо. Он был огромным, как те дома, в которых, по моим представлениям, жили близнецы из Ласковой долины, Джессика и Элизабет Уэйкфилд. Но в случае Уэйкфилд это было понятно, потому что их отец был адвокатом. Я мало что знала об А-И, но полагала, что, если бы она была богата, Ма-Ма бы об этом упомянула. С другой стороны, Ма-Ма ничего не рассказывала о ней нам – мне или Ба-Ба. Я знала только, что А-И вначале развелась, а потом снова вышла замуж – факт, который Ба-Ба не нравился. «Разводы – это заразно, – однажды сказал Ба-Ба. – Лучше держаться от них подальше».
Это и к лучшему, сказала Ма-Ма, потому что, даже если бы Ба-Ба захотел нас найти, он не знал бы, где искать.
А-И вышла из дома, когда Ма-Ма парковала машину на подъездной дорожке. Она была немолода, с очень длинными волосами и столь же длинным лицом. Кожа у нее была темная, а морщин больше, чем у Ма-Ма. Она напомнила мне красивую, но заезженную лошадь.
А-И пригласила нас в дом с множеством комнат, сплошь отделанный деревом, – и мебель, и стены, все было из дерева. Ее муж оказался стариком с дружелюбным лицом, розовой кожей и снежно-белыми волосами. Он часто улыбался. Сын А-И, должно быть, был от первого брака, потому что он
