Тайпи - Герман Мелвилл

С этого момента начинается неспешное внешне, но исполненное внутреннего драматизма повествование о том, как оба матроса живут в непрерывном ожидании страшного часа, когда их погонят на убой.

Впрочем, это ожидание нисколько не сказывается на жадной наблюдательности главного героя романа. «Тайпи» чрезвычайно этнографичная книга. Глава за главой Мелвилл устами своего героя подробнейшим образом описывает природу и климат долины Тайпи, внешний облик, характер и темперамент ее обитателей, основные занятия тайпийцев, их нравы, обычаи и повседневный образ жизни, а также их праздники, вооруженные столкновения с племенем из соседней долины, религиозные обряды и верования. Не случайно поэтому романом «Тайпи» пользовались и на него ссылались как на ученый труд многие крупнейшие исследователи-народоведы. Достаточно назвать хотя бы имена Джемса Фрезера или Роберта Бриффолта.

Но средний американец, не подозревая, конечно, о научной значимости «Тайпи», воспринял первую книгу Мелвилла лишь как в высшей степени увлекательную, даже щекочущую нервы (ведь тайпийцы — людоеды!) приключенческую повесть. Для обывателя Мелвилл с тех пор и до конца своих дней так и остался всего лишь «человеком, который жил среди людоедов».

Не правда ли, однако, что «людоеды» Германа Мелвилла не такие уж и людоеды? По мере того как страница за страницей развеивается страшная слава тайпийцев, они предстают перед нами жизнерадостными, добродушными, приветливыми и гостеприимными людьми, внутренний мир которых гармоничен не менее, чем их редкая физическая красота. Каждый тайпиец — это равный среди равных. Он — личность уважаемая и полон самоуважения, гармонично сливаясь с тем небольшим, но прекрасным мирком, внутри которого он живет и неотъемлемой частицей которого является.

Прост и ограничен в описании Мелвилла круг повседневных обязанностей тайпийцев. Природа в их долине столь щедра, что они почти без усилий добывают себе необходимые средства к существованию. Труд для тайпийцев удовольствие, развлечение, игра. Да и вообще стремление к бесхитростным радостям и естественным наслаждениям составляет основу всех их помыслов.

Но тайпийцы беспечны и счастливы не только и не столько потому, что они баловни изобильной природы, сколько в силу того, что они свободны. Свободны от денег и от алчности, от собственности и от страха за нее, от государства и от насилия, от христианства и от религиозной нетерпимости. Замкнутый идиллический мирок Тайпи, которым так восхищается наш рассказчик, существует для Мелвилла не сам по себе, а как некая прекрасная антитеза погрязшему в своей развращенности цивилизованному миру, откуда пришел и куда вскоре вернется герой романа.

Напомним, что в североамериканском обществе первой половины XIX в. происходила суровая и мучительная переоценка важнейших духовных ценностей. Одна за другой рушились иллюзии тех, кто еще верил, будто здесь, в Америке, стране бескрайних просторов и, казалось, безграничных возможностей, наконец-то создается справедливое общество-братство свободных, счастливых и гармоничных людей.

Нет, не вольнолюбивые трапперы, самоотверженные ревнители свободы и неутомимые землепроходцы и пионеры, но банкиры, земельные спекулянты, промышленники да рабовладельцы-плантаторы стали теперь столпами нового общества. Это их алчные политические устремления, их ханжеская мораль, их общественное кредо «каждому по его карману» все больше и больше определяли облик американской действительности.

Избавленный от феодальных пут, американский капитализм развивался бурно, омерзительный в своем чванном самодовольстве и неуемной гордыне молодого, не знающего слова «нельзя» хищника, которому теперь уже мешали демократические идеалы эпохи буржуазной революции и войны за независимость.

Оголтелый расизм, борьба всех против всех, преклонение перед властью денег — вот чем оборачивалась «прогрессивная», «передовая» мораль буржуазной североамериканской цивилизации, мораль уродливая, человеконенавистническая.

Этому-то цивилизованному миру искусно и настойчиво противопоставляет Мелвилл не только несомненные достоинства, но и явно теневые стороны жизни тайпийцев. Даже их пресловутое людоедство оборачивается чуть ли не невинной забавой, когда Мелвилл приводит все новые и новые факты о поистине не знавшей пределов вакханалии бесчеловечных зверств, насилий и бессмысленных жестокостей, принесенных на острова Океании европейцами и соотечественниками Мелвилла. Короче говоря, «плохое» у жителей долины Тайпи служит Мелвиллу еще одним впечатляющим средством развенчания капиталистической действительности.

«Тайпи» Германа Мелвилла — горький и неопровержимый приговор миру денег и частной собственности, приговор обществу, в путах которого бьются, мечутся и мучаются безнадежно запутавшиеся в них люди. И все-таки это люди этого общества. Они часть его, и судьба этого общества — их судьба. Не одна книга написана на тему о том, почему герой «Тайпи» с такой страстью и отчаянностью стремится покинуть им же воспетые «райские кущи» Нукухивы. Сколько чернил изведено только ради того, чтобы доказать, что больная нога нашего героя вовсе и не нога, а некий символ неспособности цивилизованного человека жить вне своего мира, вне своего общества: недаром же, едва «Томмо», покинув долину Тайпи, вновь оказывается на европейском судне, как бесследно, будто по волшебству, исчезает и мучивший его все время, пока он жил у тайпийцев, недуг.

Герой «Тайпи» возвращается в цивилизованный мир, не останавливаясь даже перед убийством своего друга тайпи, пытавшегося в последнюю минуту преградить ему путь. Кровь, пролитая на рубеже двух миров — романтически идеального мирка Тайпи и огромного мира цивилизованного человека, — эта кровь как бы подчеркивает и символизирует неодолимость пропасти, которая разделяет эти миры. Мелвилл не звал и не пытался звать своих современников «назад к природе». Он понимал, что возврата к прошлому нет и не может быть. Он, увы, не угадывал и иного выхода — выхода в Будущее. Однако своим шестым чувством художника Мелвилл ощущал, что настоящее нетерпимо, немыслимо, человекопротивно.

Нужно сказать, что подобного рода неприятие набиравшей тогда силы капиталистической цивилизации было присуще не только Мелвиллу, но и многим другим американским писателям. Это и понятно: в американском обществе еще не окрепли и не выявились в то время социальные силы, которые бы могли определить пути и средства освобождения Человека, Личности от капиталистического рабства. Но уже на все Соединенные Штаты раздавались громкие отчаянные голоса Вашингтона Ирвинга, Фенимора Купера, Эдгара По, Натаниэля Готорна, Германа Мелвилла — голоса неисправимых мечтателей и пламенных обличителей пороков буржуазного мира.