Журбины - Всеволод Кочетов

Скобелева занесло на земляную перемычку, насыпанную в шпунтовых стенках вокруг котлована будущего сухого дока. Перемычку размывало, и десятки людей подвозили по узким доскам тачки с песком, опрокидывали их; другие люди подхватывали песок лопатами, швыряли его в размывы, прыгали в засасывающую жижу, утаптывали ее ногами. Скобелев хотел им помочь, — не было лопаты, потоптался в воде и понял, что на перемычке он не нужен.

Кто-то крикнул: «Воздуходувка! На воздуходувку людей!» Помчался к воздуходувке — к компрессорной станции, которая подавала сжатый воздух для пневматических инструментов. В кирпичном низком здании, кроме техника Поликарпова, было несколько ребят из ремесленного училища. Они отвинчивали ключами гайки болтов, которыми крепились на фундаментах электромоторы. На полу здесь уже плескалась вода в радужных масляных пятнах.

— Где народ? — крикнул один из ребятишек. — Подымать надо. Дядя, действуй! Жми, дяденька!

Над каждым электромотором с бетонного потолка свисали подвешенные на крюках цепи талей. Скобелев ухватился за цепь и стал быстро перебирать ее руками. Он работал изо всех сил, цепи натянулись, напряглись, мотор качнулся, но подымался он невыносимо медленно, вода уже подступала к его жизненным частям.

Рядом тянули цепи соседних талей, тянули ничуть не быстрее Скобелева, но ему казалось, что его обгоняют, что он отстает. Он заработал руками еще яростнее, он помнил только о моторе, под который подхлестывала вода. Его увлек этот поединок: кто кого? Когда вода дошла почти до колен Скобелева, мотор находился от ее поверхности уже на расстоянии полуметра.

Скобелев вытер ладонью испарину со лба, сердце у него стучало от непривычной нагрузки, как швейная машина, — часто и отрывисто. Дверь воздуходувки распахнуло сокрушительным ударом ветра, она пустила перед собой волну по полу; Скобелева, как языком, облизнул холодный поток косого дождя.

Ветер не утихал. Он сломал железную трубу кочегарки, труба рухнула на крышу шлюпочной мастерской и разрезала мастерскую надвое. Он сорвал с причалов нефтяную баржу; два буксирных катера гонялись за ней по Ладе; баржа кидалась на них, подобно морскому зверю, катера шарахались от нее и кричали тонкими испуганными голосами.

Погас прожектор на решетчатой башне, и под кораблем на стапеле стало непроницаемо черно. Зине, которая распоряжалась установкой стальных оттяжек для укрепления лесов, показалось, что она ослепла.

Зина не испытывала никакого страха за себя. Она работала вместе с такелажниками, которые ставили оттяжки. Их бригадир то и дело кричал ей в ухо: «Тросов не хватит, товарищ инженер. Пошлите на склад!.. Да и рабочих еще надо. Не справимся одни».

Зина посылала на склад, Зина искала рабочих, Зина тоже, как Илья Матвеевич, командовала в мегафон, от которого стыло вокруг губ. Может быть, хоть на минуту, на секунду подкрадывалось к ней раскаяние в том, что она выбрала себе такую ужасную профессию? Нет, конечно нет, тысячу раз нет! Она ни о чем не жалела, она хотела только одного: удержать корабль, сберечь, не дать волнам повредить ее, Зинин, первый корабль.

Что-то свистнуло, грохнуло рядом с Зиной. «Трос лопнул!» — услышала она голос бригадира такелажников. Снова команда в мегафон, снова бежать к телефонному аппарату — звонить на склад. Ползет мимо медвежья лапа крана, — он тащит бревна для подпор, туда, к корме, к Виктору, там центр борьбы за корабль, на который идут атакой волны залива и взбесившейся Лады. И оттуда порой долетает далекий-далекий крик Ильи Матвеевича: «Витя, Витя! Подклинь левую клетку. Подклинь, Витя!» Зина знает, где эта клетка — самая ближняя к воде; и у нее замирает сердце от страха за Виктора.

Наконец-то вспыхнул прожектор. Зина увидела, как там, за кормой, по пояс в воде, держась за леера, доски, брусья, друг за друга, метались люди; они взмахивали руками, раскрывали рты, но у них не было мегафонов, и Зина не могла разобрать, что они кричали.

Они смотрели в сторону Лады, одни из них толкали навстречу волнам длинную доску. Зина различила Костю, — он кидал тонкий и прочный джутовый конец, нахлестывал его на что-то, как нахлестывают аркан, но аркан этот свивало ветром, относило, швыряло Косте в лицо.

Зина увидела и Илью Матвеевича. Он стоял над водой, на клетке, и тоже смотрел в сторону Лады. Рядом с ним был Алексей. Алексей торопливо сбрасывал китель, за кителем рубашку, брюки. Он остался на ледяном ветру в майке и трусах, в ослепительном луче прожектора. Зина вспомнила стадион, турник. Ни о чем больше она подумать не успела, — Алексей согнул ноги, распрямился и прыгнул в воду головой.

Он выскочил далеко в волнах, и только тогда Зина поняла, что случилось несчастье. Загребая одной рукой, Алексей толкал впереди себя ту длинную доску, которую до него пытались толкать люди под кормой. Ее заворачивало к берегу, Алексей тоже заплывал в сторону, выравнивал доску и продолжал гнать туда, где кончалась полоса света.

Илья Матвеевич слез с клетки, грузно пробежал по воде и пошел вверх по стапелю.

— Что произошло, Илья Матвеевич, что? — Зина перехватила его на пути, крепко вцепилась ему в рукав тужурки.

— Люди гибнут, — ответил он, не останавливаясь.

— Кто, кто, Илья Матвеевич? — Зина трясла рукав, не слыша, как трещит под ее пальцами намокшая ткань.

— Зубарева смыло. Плотника.

— Какой ужас! А где Виктор Ильич? Я не вижу его.

— Там. Тоже. Надо катер вызывать.

У Зины дрогнули ноги. Илья Матвеевич скрылся в будке вахтеров, где был телефонный аппарат, — она хотела броситься туда, где был Виктор, но почувствовала чью-то руку у себя на плече. Оглянулась. Бригадир такелажников говорил ей:

— Поставили тросы, товарищ инженер. Держатся. Теперь по левому борту опасно. Может, еще одну оттяжку, возле сорокового шпангоута, поставить?

Дождь утихал. Радио объявляло по всему заводу о положении воды. Рупоры кричали каждые пять минут: «Сто девяносто один… сто семьдесят девять… сто шестьдесят пять…» Люди уходили с перемычки, с причалов, из-под кораблей; их потянуло к огню, теплу. Только теперь они начинали чувствовать холод, обнаруживали раны, ссадины, ушибы.

Вышли из дока Александр Александрович с Василием Матвеевичем. У Александра Александровича под глазом темнел огромный синяк, глаз опух, — старый мастер ударился лицом о чугунную тумбу; у Василия Матвеевича сзади была разодрана куртка от воротника до полы — зацепило крюком лебедки, по спине ходил ветер, Василий Матвеевич зябнул.

— Цистерну бы сюда со спиртом, сколько бы здоровья людям сохранили.

Скобелев, выйдя из воздуходувки, встретил деда Матвея. Дед стоял посредине Морского проспекта и смотрел на небо, в котором сквозь тучи пробивался свет луны. Это был хороший признак — к тихой погоде, к быстрому спаду воды.

— Наработался, молодой человек? — спросил дед Матвей у Скобелева. — Моторы подымал? Герой. На-ка хлебни! — Он вытащил из кармана пальто плоскую бутылку. — Хлебни, не бойся! Чаек. Видишь, желтенький какой. Пей, говорят! — прикрикнул он, когда Скобелев стал отказываться. — Простуду задумал схватить?

Скобелев понюхал горлышко, понял, что это водка, которую называют «старкой», зажмурил глаза и, запрокинув голову, сделал несколько торопливых глотков.

— Эй, Вася! — уже позабыв о Скобелеве, подзывал кого-то другого дед Матвей. — Ты с кем, с Александром Александровичем? Нате, ребята, хлебните и вы.

— Гляди, Василий! — воскликнул Александр Александрович. — Только подумать успели — оно и тут! Сохранение здоровья. Завком, что ли, заботится?

— Чего там завком! — сказал дед. — «Тройка» распорядилась. Народ-то прозяб, промок. Эй, Володька! Шагай сюда, лечись, братец, лечись. В медицинском пункте еще сто граммов получишь.

Скобелев, дойдя до самых ворот, почувствовал в теле приятное тепло и бодрость. Уходить с завода вдруг не захотелось, потянуло обратно, к деду Матвею, — поговорить. Но деда на прежнем месте уже не было. Скобелев отправился на медпункт, где выдавали водку. Простая водка на вкус была куда противнее «старки». Но от нее, против ожидания, вовсе не тошнило, а все прибавлялось и прибавлялось бодрости.

Медицинский пункт работал вовсю. Там перевязывали, мазали йодом, вытаскивали занозы, пускали капли в глаза. Нескольких рабочих принесли на носилках, дежурные машины «скорой помощи» тотчас помчались в центральную городскую больницу. Слышались слова: немедленная операция, кислородную подушку… Нелегко сдавалась вода, с ней пришлось выдержать тяжелый, смертный бой.

Скобелев больше не раздумывал: изменилось что-либо в этом бою от его, Скобелева, участия? Что там раздумывать! Он поднял, спас от воды электромотор воздуходувки. Нет, Скобелев раздумывал совсем о другом, — он раздумывал о том, что долгое-долгое время его угнетало, что мешало ему окончательно расправить спину и развернуть плечи. Ему вот поручили руководство БРИЗом, о его работе в БРИЗе отзываются хорошо, — значит, и о нем самом думают хорошо. И Иван Степанович так думает, и Жуков, и все… Но ведь он может стать еще лучше! Он может в полной мере оправдать такое мнение о себе.