Полицейские и провокаторы - Феликс Лурье

Летом 1912 года Бурцеву стал известен берлинский адрес Азефа. Владимир Львович послал ему письмо с предложением встретиться, гарантируя при этом сохранение тайны. Встревоженный Азеф тотчас съехал с квартиры, сдал обстановку на хранение в мебельное депо, написал завещание на имя любовницы и отправил ее к родителям в провинцию. Эти его действия свидетельствуют о желаний принять доступные ему меры предосторожности. По собственному опыту зная цену обещаниям Бурцева, он мог думать, что тот не сохранит в тайне от эсеров его адрес. Азеф не предполагал, что боевики давно могли найти его с помощью «дипломатов» из русского политического сыска. Отказ от свидания с Бурцевым никак не улучшал его положения — за ним могли уже следить. Поэтому Азеф решил не уклоняться от встречи.

Двадцать лет спустя известный русский писатель-эмигрант Я. М. Цвибак (Седых) показал Бурцеву номер французской газеты «Матен» от 18 августа 1912 года. Когда Владимир Львович увидел в газете заголовок: «В четверг 15 августа во Франкфурте встретились Бурцев и Азеф. Предатель исповедовался перед революционером», он пришел в сильнейшее нервное возбуждение, вытащил Цвибака из читальни и принялся, взволнованно жестикулируя, вспоминать о конфиденциальном свидании с провокатором:

«И потом три дня подряд Азеф рассказывал мне, как из идейного, честного революционера и главы Боевой организации он превратился в провокатора. Его основная мысль была та, что, хотя он действительно выдавал революционеров, он в то же время продолжал служить революции. Организовал убийство Плеве, в. к. Сергея Александровича, покушение на Николая II... Эти заслуги перед партией, по его мнению, искупили предательство»*[664]. Далее в таком же духе, и опять требование суда... Азеф отрицал крупные выдачи Департаменту полиции и считал, что его тактика верна, что он — революционер и готов вернуться в партию, но со своей тактикой».

Возвратившись в Париж, Бурцев поспешил через газеты сообщить миру об историческом свидании. В № 157 от 10 сентября 1912 года нью-йоркской газеты «Русское слово» И. К. Окунцов опубликовал «Беседу с В. Л. Бурцевым». Из нее мы узнаем странные факты. Оказывается, «Бурцев о своей находке (Азефе.— Ф. Л.) сообщил заправилам партии социалистов-революционеров и даже открыл им адрес провокатора». Но на это не последовало никаких действий.

«Азеф 20-ти лет поступил в охранку,— писал Окунцов.— Учась и бедствуя в Германии, он написал в охранку заявление о желании быть ее агентом. Охранка ответила утвердительно и стала ежемесячно высылать по 50 рублей, хотя юный шпион никого не выдавал, а только от времени до времени сообщал ничего не значащие данные о частной жизни революционеров. Желая нанести смертельный удар царизму и принести победу освободительному движению, Азеф поступил в партию социалистов-революционеров и начал свою деятельность на оба фронта. Он — не провокатор, он — революционер; революционером останется до гробовой доски»[665].

Странно, но в газете все это напечатано даже без иронии, всерьез. Как это понимать? Поверили Азефу? Кто? Тезис Азефа — выдача революционеров оправдана убийством высоких сановников — аморален и лжив. Жертвовать можно собой. Жертвовать другими во имя каких угодно замечательных целей — недопустимо. Никто не имеет права приносить кого-либо в жертву, кроме себя. Нет каких угодно светлых целей, ради которых можно жертвовать чужими человеческими жизнями. Самая светлая цель — это создание жизни на земле. Так можно ли ради нее жертвовать чужими жизнями?..

Лопатин о франкфуртском свидании писал Бурцеву:

«Прочел я в «Матен» Ваше интервью и — признаюсь — сильно разочаровался в своих ожиданиях. Я не отрицаю важности того, что живой Азеф подтверждает то, что Вы сообщили о нем ранее. Но нового в его показаниях нет и не только для меня, но и для публики. В особенности нет важных сообщений о степени осведомленности некоторых членов сыска о революционных подвигах Азефа, как заранее, так и после. Рядом с этой бесплодностью свидания поражают тон Вашего рассказа о нем, имеющего вид попытки разжалобить публику в пользу этого чадолюбивого Иуды! Черт знает что такое!»[666].

Возмущение Г. А. Лопатина, честнейшего человека, «странствующего рыцаря революции», прорвалось в письме к Бурцеву еще и потому, что его взбесила безнаказанность Азефа. Столько смертей, зла, горя,— а Азеф где-то наслаждается жизнью и вокруг благоденствие. На этот раз Лопатин ошибался.

После франкфуртского свидания Азеф скитался по немецкой провинции, навещал родителей возлюбленной, менял пансионаты, отели, снимал холостяцкие квартиры в отдаленных районах Берлина - около года заметал следы. Лишь летом 1913 года Азеф возобновил оседлую жизнь в Берлине, но ненадолго. Германская контрразведка выслеживала Азефа с начала войны. 12 июня 1915 года у него на квартире произвели обыск и отправили в тюрьму Моабит, как русского анархиста.

Испанское посольство в Берлине, защищавшее во время войны интересы русских граждан в Германии, пыталось вызволить его из тюрьмы, но тщетно. Просидев два с половиной года в одиночной камере, он вышел на свободу лишь после Октябрьской революции, в декабре 1917 года. За годы войны Азеф катастрофически разорился, в тюрьме сильно сдало здоровье, обострилась болезнь почек. Он умер в Западной больнице в Берлине 24 апреля 1918 года. Через два дня его похоронили по второму разряду на кладбище в Вильмерсдорфе, юго-западном пригороде Берлина. Ни памятника, ни креста на могиле не установили из предосторожности, место обозначили кладбищенской табличкой с номером 446 [667].

6. Кто ость кто

Российские монархи создавали и совершенствовали полицейские службы и с их помощью успешно осуществляли насилие над своим народом, не испытывая при этом сопротивления чинимому ими произволу. Лишь во второй половине XIX века образовавшиеся в России революционные партии смогли вступить в противоборство с императорской властью.

Потерпев неудачу в пропаганде социалистических идей среди крестьян и разочаровавшись в ожидании всенародного бунта, революционеры начали применять террор против своих политических противников — императора и его ближайших помощников. Произвол вступил в единоборство с произволом, ибо террор есть самосуд, деяние противозаконное в своей основе. Пытаясь объяснить происходившее, Н. А. Морозов писал, что народники видели в политическом терроре «осуществление революции в настоящем» [668]. Сомнительное объяснение: крестьяне не понимали народников, тогда ими овладело нетерпение... А может быть, революция и есть проявление нетерпения одних к другим? Проявление нетерпимости? Можно ли убивать людей за различие в политических взглядах? Нет ли иных путей устранения противоречий между людьми?

От выстрела Каракозова до взрыва бомбы Гри-невицкого в течение пятнадцати лет радикально настроенные молодые люди охотились за императором, освободившим крестьян и давшим России судебную реформу. После убийства Александра II всенародного, бунта не последовало и народовольцы не оказались у власти. Этого и не могло произойти. А если бы народовольцы получили власть, то что бы было с Россией? Власть, необходимая народу и его державе, должна покоиться на конституции и законах. Народовольцы требовали «не конституции, а народовластия». Они и сами не знали, что это такое. Не будем гадать. Нас интересует реализованный путь развития общества, совокупность свершившихся событий. Каждый акт насилия, предпринимавшийся народовольцами, вызывал обратное действие в виде контрреформ, ослабления того прогрессивного, что дало царствование Александра II. Реакция порождала репрессии, а они, в свою очередь, возбуждали сочувствие к обреченным на тюрьмы и ссылки. Мучеников жалели, героями восхищались, и ряды революционеров неизменно пополнялись. В партии шли идеалисты и тщеславцы, стойкие и колеблющиеся, фанатики и сомневающиеся, рядовые труженики революции и их будущие лидеры.

Одновременно с самым благородным, самым романтическим в русском революционном движении сосуществовали наиболее отвратительные его проявления — предательство и террор. Народовольцы, заблудшие в поисках собственного пути, присвоили себе право, не опираяясь ни на какие законы, распоряжаться чужими жизнями, на произвол отвечать произволом, насильственно вовлекать общество в кровавую борьбу за сомнительные идеи.

Короткая жизнь русского народничества — людей, в большинстве своем самоотверженных, искренне желавших принести себя в жертву ради торжества лучшей жизни трудового народа,— началась вслед за мрачной уголовщиной и бессовестной ложью, внесенными в революционное движение С. Г. Нечаевым и нечаевщиной, увековеченной Ф. М. Достоевским в романе «Бесы». Проживи Ф. М. Достоевский еще пять-шесть лет, возможно, появился бы роман о дегаевщине, начавшей беспощадный, мучительный процесс разрушения «Народной воли». Последующие атаки полицейских властей привели к окончательному угасанию русского народничества. Наследники народников, социалисты-революционеры, подхватили террор и применили его как главнейшее средство борьбы против царского самодержавия. По количеству жертв политических убийств они превзошли всех своих предшественников. Взрывом на Аптекарском острове в Петербурге на даче П. А. Столыпина 12 августа 1906 года было убито тридцать два человека и около тридцати ранено, в том числе и дети. Эсеры убивали министров, приставов, тюремных надзирателей, заодно убивали случайных прохожих, тех, кто оказывался рядом, убивали в таких количествах, что скорбный синодик по убиенным теперь уже составить невозможно.