Орел-завоеватель - Саймон Скэрроу

Катон пересчитал в уме часовые сигналы.

— Полчаса назад.

— И все это время он истекал кровью?

— Да, командир.

— Значит, с ним покончено. Я ничего не могу сделать.

— Но должен же быть какой-то способ! — в отчаянии воскликнул Катон.

— Вы были дружны?

Катон помешкал, но кивнул.

— Что ж, оптион, мне жаль твоего друга, но мы действительно ничем не можем ему помочь. Такого рода раны всегда смертельны.

Между тем Нис стонал все громче, его начала бить дрожь. Потом, неожиданно, глаза его открылись. Он растерянно огляделся по сторонам, и его взгляд остановился на Катоне.

— Катон… — Нис протянул руку.

— Лежи спокойно, Нис, — велел Катон. — Тебе нужен отдых. Не поднимай голову.

— Нет. — Нис слабо улыбнулся, но тут его скрутил мучительный спазм, и губы карфагенянина изогнулись. — А-а! Больно!

— Ладно, Нис. — Старший хирург погладил его по плечу. — Скоро все пройдет. Хочешь, чтобы я облегчил твою боль?

— Нет! Обойдусь! — выдавил из себя Нис между судорожными вздохами.

Он вцепился в руку Катона так, словно эта хватка удерживала его в мире живых, тогда как смерть неуклонно овладевала им, утягивая в свои владения. Однако побуждаемый еще не угасшей искрой сознания он, приложив неимоверное усилие, схватил Катона другой рукой и подтянул его лицо к своему.

— Скажи трибуну, скажи ему…

Он перешел на шепот, и Катон не был уверен даже, слышит ли он слова или последние, спазматические вздохи умирающего. Хватка карфагенянина медленно ослабевала, дыхание стихало. Голова Ниса откинулась назад, и безжизненные глаза остекленели, нижняя челюсть слегка отвисла. На какой-то момент воцарилась тишина, потом старший хирург пощупал пульс. Сердце не билось.

— Ну вот. Он отошел.

Катон все еще держал руку Ниса, сознавая, что теперь это лишь плоть, лишенная какой-либо жизни, и чувствуя бессильную ярость из-за того, что так и не смог спасти этого человека. Он сделал все возможное, чтобы остановить кровь, но этого оказалось недостаточно.

— Где его, к хренам собачьим, носило последние несколько дней? — спросил старший хирург.

— Не имею ни малейшего представления.

— А что он сказал тебе под конец?

Катон покачал головой:

— Я не знаю.

— Он сказал что-нибудь? — продолжал допытываться старший хирург. — Он произнес посмертное заклятие?

— Посмертное заклятие? Это что?

— Он же карфагенянин, как и я. Что он сказал, перед тем как умер? Он прошептал что-то тебе.

— Да. Но я не разобрал… Вроде бы «бел…» или что-то в этом роде.

— Значит, мне придется совершить погребальный обряд.

Старший хирург высвободил руку Катона из руки умершего и мягко отстранил его от тела.

— Времени это займет совсем немного, но заклятие надо произнести обязательно. Иначе его дух будет обречен вечно скитаться по земле, не находя покоя, на манер ваших римских лемуров.

Мысль о не находящем покоя духе Ниса, блуждающем в сонме земных теней, наполнила Катона ужасом, и он попятился от смотрового стола. Старший хирург опустил правую руку, прижал ее к сердцу мертвеца и тихонько произнес нараспев слова древнего финикийского ритуального заклятия.

— Хочешь совершить над ним и римский обряд?

Катон покачал головой.

— Хочешь побыть с ним?

— Да.

Старший хирург велел легионерам выйти, и Катон остался с телом усопшего. При этом он едва ли мог дать себе отчет, какие чувства испытывал: тут были и печаль утраты, и горечь из-за того, что Нису выпала столь нелепая смерть от римского метательного копья, и гнев. Нис предал их дружбу. Сначала променял его на трибуна Вителлия, а потом и вовсе дезертировал… или ввязался невесть во что, заставившее его покинуть лагерь. Да и последние слова, которые произнес карфагенянин, предназначались для Вителлия, и это начинало все больше и больше беспокоить Катона, поскольку в нем стали крепнуть подозрения, что трибун был как-то причастен к странному исчезновению лекаря из расположения римских войск. Юноша не отрывал взгляда от тела друга, в то время как сердце его терзали противоречивые чувства.

— Ну, оптион, надеюсь, ты с ним простился, — негромко сказал старший хирург, снова войдя в палатку через какое-то время. — Теперь, извини, твоим другом должны заняться мы. Жара нынче такая, что с телами приходится разбираться как можно скорее.

Катон кивнул и отошел в сторону, тогда как хирург жестом подозвал к себе двоих санитаров, которые со сноровкой, обретенной благодаря постоянной невеселой практике, выпрямили тело и принялись снимать одежду.

— Тебе не обязательно смотреть на это, — заметил старший хирург.

— Со мной все в порядке, командир. Правда.

— Как тебе будет угодно. Извини, но мне пора идти. У меня есть и другие обязанности. Прости, что не смог спасти твоего друга, — мягко добавил старший хирург.

— Ты сделал все, что мог, командир.

Санитары совлекали с Ниса одежду, отделяя вещи, не слишком пропитавшиеся кровью и еще годные к использованию. Остальное откладывали в сторону, на выброс. Теперь, когда сердце карфагенянина перестало биться, прекратилось и кровотечение. Кровавое пятно на окружающей рану коже было быстро смыто ведром воды, и один из подручных врачей начал разматывать повязку, обмотанную вокруг левого колена Ниса. Неожиданно он остановился, вытянув голову, чтобы присмотреться.

— Вот те на. Странно, — пробормотал он.

— Что странного? — отозвался его товарищ, стаскивая сапоги с покойного.

— Под повязкой у него ничего нет. Никакой раны, ни даже царапины.

— Да не может быть, люди не носят повязки забавы ради.

— Нет, говорю же вам, что на ноге ничего нет. А вот на повязке какие-то закорючки.

Любопытство взяло верх над печалью, и Катон подошел посмотреть на то, что вызвало это волнение.

— В чем проблема?

— Вот, оптион. Глянь-ка сюда. — Санитар подал ему повязку. — На ноге у него ни царапины. Только несколько знаков на этой хреновине.

Катон отошел к дальней стороне шатра, сел на грубую лавку и принялся рассматривать странные загогулины, нанесенные на одну из сторон полоски ткани. Так и не разобрав, что они означают, он сунул повязку за пазуху, решив при свете дня рассмотреть ее получше. Снова взглянув на лежащее на столе тело, оптион увидел, что теперь лицо Ниса обрело безмятежное выражение. Чем же он, бедный, занимался в эти несколько последних дней?

И тут Катон ощутил в палатке еще чье-то присутствие. Трибун Вителлий, вошедший так тихо, что его никто не заметил, остановился в полумраке у входа и устремил взгляд на тело. На какой-то момент он не заметил Катона, зато тот приметил на лице трибуна признаки беспокойства. Беспокойства, досады, раздражения… но отнюдь не печали. Потом Вителлий увидел его и нахмурился.