Блуда и МУДО - Алексей Иванов

Скала была невысокая: может, с трёхэтажный дом, а может, и пониже. Известняк желтовато-костяного цвета на закате порыжел. Под скалой валялись отколовшиеся глыбы. Сбоку зияла дыра пещеры – изнутри от копоти костров чёрная, как печная труба.

Для упырей, понятно, скала и пещера были открытием в диких, неизведанных лесах. Но Моржов видел, что нога человека всё вокруг порядочно изгадила и натоптала, как на газоне перед каруселями. За просёлком на поляне имелись очаг, массивные скамейки и намертво врытый в землю ржавый мангал. Маленький ручей перегораживала запруда, чтобы воду можно было набрать сразу ведром, а не черпать кружку за кружкой. За потрёпанными кустами громоздилась слежавшаяся куча мусора. Поляна у Колымагинской скалы служила местом для пикников.

– Дрисаныч, можно в пещеру?… – волновался Чечкин.

– Погодите, – мрачно тормозил всех Гершензон. – Нам ведь ещё обещали рассказать тут про всё…

– Эй, ты!… – закричал Ничков, вертя головой в поисках Серёжи Васенина. – Давай рассказывай живо!

Серёжа немного растерялся.

– Ну… – замялся он и оглянулся на Костёрыча. Костёрыч одобрительно кивнул. – Здесь в Гражданскую войну заложников расстреливали… – выдал Серёжа.

– Где? – взвился Чечкин. – Вон там, наверное!… Упыри посмотрели на выступ скалы, на который указал Чечкин. Чечкин по глыбам кинулся к этому выступу.

– Я пули найду!… – кричал он.

– На фиг тут расстреливать? – спросил Гершензон. – И кого?

– Ну… белые – красных, красные – белых… Они возили друг друга из деревни в город, а тут расстреливали.

– Всё, да? – спросил Ничков у Щёкина. – Можно идти?

– Ты бы с начала рассказывал, Серёжа, – мягко посоветовал Костёрыч.

Серёжа уже и сам собрался с мыслями.

– Здесь проходил Колымагинский тракт от села до города. – Жестом Костёрыча Серёжа указал на просёлок. – При татарском иге татары захватили город Ковязин, и татарский командир захотел взять княжескую дочь себе в жёны. Он повёз её к себе по этой дороге, а она сбежала, забралась на скалу и сбросилась насмерть.

Упыри задрали головы, проследив былой полёт княжны.

– Гробанулась как бомба, наверное, – со значением сказал Гонцов. – Мозги в мангал улетели.

– Кто упал?… – издалека страдальчески закричал Чечкин, быстро карабкаясь по глыбам обратно. – Кто?!… Пектусин, повтори!… Я тоже хочу!…

– Про пещеру… – негромко напомнил Костёрыч.

– В пещере тут верующие жили, – продолжил Серёжа. – Когда их солдаты нашли, они укрылись в самой глубине и обрушили проход. Сами себя заживо похоронили.

– Значит, там золото, черепа, да? – спросил Гершензон.

– Гонец, ты петарды взял? – быстро обернулся к Гонцову Ничков. – Надо рвануть пещеру.

– Никаких взрывов, а то сразу домой пойдём, – отрезал Щёкин.

– Тут ещё разбойники жили, – утешил упырей Серёжа. – Они прятались в пещере и грабили купцов. Везде клады закапывали.

– Значит, клад надо откопать, – решил Ничков.

– Клад – всегда пожалуйста, – согласился Щёкин.

– Разбойники-то что, тупые были? – не поверил Серёже Гершензон. – Думали, пещеру тут никто не заметит? А купцы здесь слепошарые ездили?

– Это же народные предания… – извинился за всех Костёрыч.

– Да-а, ни хрена себе скала… – деловито сказал Ничков. – Хорошо, что рассказал, Пектусин. Будешь нам показывать, где черепа, где клады.

– Дрисаныч, а когда верёвки навешивать пойдём? – влез неугомонный Чечкин.

– Сейчас и пойдём. – Щёкин расстегнул свой рюкзак, стоящий на камне, и бросил Чечкину моток верёвки. – Гершензон и Гонцов, вам трассу распутывать. А ты, Чечкин, вместе с Ничковым учи Серёжу и Наташу делать обвязки и пользоваться карабинами.

– И эта, что ли, тоже на скалу полезет? – презрительно спросил Ничков про Наташу.

– Скала не твоя, а общая, – ответила Наташа. – Я тоже имею право лазать по ней.

– Девки же коровы, ничего не умеют… – пробурчал Гершензон.

– От осла и слышу, – ответила Наташа.

– Если вы плохо им объясните, то Серёжа и Наташа упадут и разобьются, – сказал Щёкин Ничкову и Чечкину. – И виноваты будете вы. Серёжа и Наташа на кладбище поедут, а вы – в тюрьму.

– Очень мне надо в тюрьму, – обиделся Ничков. – И без них успею… Эй, ты. – Он посмотрел на Наташу. – Иди сюда, сказал… Буду учить грудную обвязку делать.

Наташа приблизилась на два шага, остановилась, заложив руки за спину, и демонстративно уставилась в небо.

– Учи, – хмыкнула она.

В руках у Ничкова появилась верёвка.

– Ты на меня и на верёвку смотри, – злобно сказал Ничков. – Чего не запомнишь – на небе тебе потом расскажут…

Чечкин уже стремительно опутывал верёвкой Серёжу, стоявшего с разведёнными руками. Щёкин курил и наблюдал.

День отступал за сосновые горы, но в распадке перед Колымагинской скалой оставались тепло и жёлтый вечерний свет – точно лужа после отлива. Моржов развёл огонь, Костёрыч принёс котелок воды. Милена сидела на скамейке, накинув на плечи кофту.

– Устали? – спросил её Моржов, присаживаясь рядом.

– Устала, – призналась Милена. – В городе я как-то уже забыла, что это такое – двенадцать километров…

– Сейчас я вас кофе напою, – пообещал Моржов. – Чтобы вы не жалели, что отправились в это путешествие.

– А я пока и не жалею, – лукаво улыбнулась Милена.

Упыри галдели под скалой, Щёкин что-то орал с верхотуры, огонь щёлкал углями. Костёрыч нашёл палку и задумчиво бродил по полянке, выколупывая из травы всякую дрянь – консервные банки, рваные пакеты. Как в гольфе, Костёрыч палкой откатывал к кустам в мусорную кучу пустые пивные бутылки.

Котелок забулькал. Моржов обернул ладонь своей панамой, взялся за ручку и разлил кипяток по приготовленным кружкам.

– Константин Егорыч, – позвал он, подавая кружку Милене, – пора на ланч.

– Спасибо, Борис Данилович, – пробормотал Костёрыч, вытягивая палкой из травы длинный, чёрный от грязи презерватив.

Молча отшвырнув его за куст, Костёрыч аккуратно прислонил палку к стволу ближайшей сосны и, вытирая руки платком, подошёл к Моржову и Милене, сидевшим на скамейке рядышком.

– Поужинаем, как стемнеет, – сказал Моржов. – Пусть упыри полазают вволю. Заодно и проголодаются.

Костёрыч кивнул, взял кружку и присел на другую скамейку. Милена и Костёрыч молчали, но в этом молчании Моржов чувствовал напряжение созревшего разговора. Моржову всё вокруг было знакомо – и хлопотливая заботливость Костёрыча, и дальняя ругань Щёкина, чего-то там делившего между упырями поровну, и лес, и закатный свет за соснами. И Милена была знакома – обычной человеческой усталостью, мягкой улыбкой молодой женщины, которая не гнёт под себя весь мир, озверев, а просто доверяет выбранному мужчине. Милена была знакома своей безличной, но осязаемой близостью, когда тепло уходящего дня лучше всего сохраняется людьми между двух тел, как огонёк спички между ладонями. И Моржову вдруг показалось, что Милена здесь – словно бы его невеста, которую он привёл знакомить со своей семьёй.

– Я не очень люблю это место, – вдруг признался Костёрыч. – Слишком уж здесь замусорено…

– Зачем же водите сюда детей? – осторожно спросила Милена.

– Дети этого не замечают. Это только я замечаю. Дети видят лишь главное. Главное же здесь – лес, горы, скала, пещера, дорога.

– Н-ну, может быть, конечно… – Милена пожала плечами и продолжила, словно заранее извиняясь: – Тем не менее всё это безобразие… как бы дискредитирует идею. Да и стоит ли вообще таскать детей по таким захолустьям? Ведь значения в них – ноль. Никакой роли в мире они не играют. Как-то всё это… ужасно старомодно. Сейчас эпоха Интернета, глобализации, свободного доступа к лучшим образцам культуры… Зачем же нужны эти доморощенные предания? Дети и смысла-то их не понимают. Для знания своей местности достаточно турпоходов и регионального компонента образования. Зачем же тогда это краеведение, свалки?…

Костёрыч кивал, словно с грустью убеждался в полном соответствии выступления Милены заготовленной текстовке.

– Я ведь тоже много думал об этих вещах, Милена Дмитриевна, – сказал он. – Но все такие рассуждения представляются мне картиной мира у слепца, для которого не существует того, чего он не может нашарить вокруг себя…

Моржов подивился такой метафоре. Он ведь сам прибегнул к ней, когда Алиска Питугина пыталась объяснить ему, отчего он ушёл от Дашеньки.

– Всё вот это… – Костёрыч обвёл рукой лес, поляну и скалу, – достаточно банально. Обыденно. Туристского потенциала – никакого. Но зато у всего этого есть одно важнейшее качество: оно – настоящее. – Костёрыч посмотрел Милене в глаза так, словно пытался телепортировать ей своё убеждение. – Наши дети видят очень мало настоящих вещей. В основном копии ширпотреба, поделки масскульта, какие-то искусственные спецэффекты… А в человеческих отношениях – невнятицу повседневности, компромиссы… И у детей не вырабатываются… некие, что ли, витамины ума… От нашего мира дети не получают в пользование важнейший критерий оценки – критерий подлинности. И потому не отличают настоящего от лжи, фальшивки, пустышки, упаковки… Пусть моё занятие старомодно и незрелищно, зато оно даёт эти витамины. Дети приучаются чувствовать подлинность, то есть наличие внутренней сути, смысла.