На крови - Сергей Дмитриевич Мстиславский

Они уехали, думцы. И через два дня выпустили воззвание: «Народу от народных представителей», в котором призывали «крепко стоять за попранное право народного представительства, не давать ни копейки в казну, ни одного солдата в армию».

Отпечатали... Есть ли кому на местах подхватить эти призывные листки?

Но через два дня — Центральные комитеты обеих социалистических партий, совместно с железнодорожным союзом, с крестьянским союзом, с социал-демократической фракцией Думы и трудовой группой, подписали манифесты к армии, флоту и крестьянству. Манифесты — не на розовой водице: в них говорилось ясно и просто:

«Перестать повиноваться незаконному правительству, встать разом, дружно и сильно, каждый за всех и все за каждого, свергнуть царское правительство — и созвать Учредительное собрание».

Словно в ответ на манифест, 17‑го восстала Свеаборгская крепость. Дело стало совсем серьезно. Я немедля созвал начальников дружин в обычной штаб-квартире нашей, за Московской заставой.

Вяло прошли отчеты с мест. Так, как будто все благополучно: дружины, в общем, в составе. Всего можно считать вооруженных по всем районам человек до 400; патронов на складах, разных образцов — тысяч до трех. Начать есть с чем.

Я поставил вопрос о роспуске Думы, о воззваниях, о Свеаборгском восстании. Ребята слушали хмуро, переглядываясь. Угорь беспрестанно почесывал ладонь: знак нетерпения. Когда я кончил, он сплюнул в угол и сказал с совершенным хладнокровием:

— Разогнали, — и бес с нею!

Щербатый кивнул. Остальные поддакнули.

— Ну, а с выборжцами, с воззванием ихним как быть?

— Куда Думу, — туда и их.

— Мы налогов не платим, солдат не даем — так нас это не касаемо.

— За Думу, товарищи, я, конечно, вступаться не буду, а свеаборжцев надо поддержать.

— Мы за свое, они — за свое, — уклончиво сказал Щербатый. — У каждого, браток, своя обида. Меня по шее били — они, небось, не чесались... Как ты там их назвал, — мудрено, не упомнил?

— А они — нашей державы? — полюбопытствовал Булкин. — Прозвище будто не наше?

— Наши же: те же рабочие и крестьяне, во флот и армию призванные.

— А далеко он, Свеаборг-то твой?

Я сказал.

— Фьють, — просвистал Булкин. — Без малого, значит, не под японцем. Рази туда дотянешься? Это какая помога!

— Не дело, — тряхнул волосами Угорь. — На заводах-то тихо. Одни двинем, дыхнуть не дадут: растлишься ни за что. Мои не пойдут, нет.

— Да не одни же пойдем! О том и речь, чтобы выступить сейчас со всею, что осталась за нами, силой. В Свеаборге и войска поднялись и флот. Есть на что опереться: мы их поддержим, а они нас. Если выступим дружно, если встанут все, кто еще может встать, сломим, товарищи! Вы меня выбрали, до сих пор верили мне, так теперь — слушайтесь: пришло время. Раздумывать не о чем. Надо спешно готовиться. Ведь ударить надо немедля, пока еще Свеаборг за нами. Теперь же решить, что кому делать по районам. С Нарвского начнем, с твоей дружины, Щербатый. У тебя как, остались подрывники?

Щербатый почесал над ухом и оглянулся на товарищей.

— Подрывники-то?.. Угорь тебе вроде как бы сказал, товарищ Михаил, милая твоя душа: мы на такое дело не согласны.

— Правильно, — подкивнул лохмами Булкин. — Ребята на этакое не пойдут.

— Раньше шли?

— Раньше шли, — хладнокровно подтвердил Угорь. — Раньше и время другое было: миром валились. А ныне, видишь ты, мир-то по домам расползся. А мы за него, что же, ответчики дались? На заводе меж товарищами разговор какой? «Бастовали, — говорят, — буде! Добастуешься до беспорточья». Во! А ты говоришь: выступай!

— Нынче каждый за себя, и мы за себя.

— Так что же, по-вашему, распустить дружины?

— Зачем распускать, дело найдется, — прищурился Щербатый. — Мы и то, — не обессудь, — без тебя, товарищ Михаил... ты, вишь, все не в ту сторону смотришь... одно такое дельцо на мазь поставили... И-ах, сколь громкое дело! Вот по такому — руководствуй, поперечного слова не скажем.

— Что еще за дело?

— Ты про Валаамов монастырь слыхал?

— Это что на Ладожском озере? Бывал даже, — не то, что слышал.

— Бывал? Вот оно и ладно. Ну, и мы побывали.

Угорь сладко прижмурился и сказал шопотком:

— И богата же обитель, приснись ей крыса! Накопили святители от чудотворения. Смекаешь?

— Грабеж?

— Зачем грабеж? Мы по-революционному: экспроприацию. Монах-то, чай, царю помощь? Дело-то до того на мази!.. Троих там послушниками записали: дошлый народ. Варсонофьева помнишь? С Выборгской — с Булкиным вместе, помощником его по дружине был. Не парень — воздух! В щель проникнет. Необ’ятного таланту человек.

— И ризницу обнюхал, — вступил Щербатый. — И казначея... Ходи, как в свой карман. Человечка одного в монастырскую контору по письменной части, на предмет бланков, чтобы с подписом и приложением печати, — на будущий, ежели кому из ребят...

— А плант, видишь ты, такой: монастырь на острове, телеграфу с него нет, пароходов монастырских два. Ежели их задержать, — ходи по острову, хоть зад заголя, никто не свиснет. Рейсы-то не каждый день; больше одного парохода на Валаам не приходит. Пустим, с очередным, полторы сотни ребят — богомольцами... Мать честная, каких делов наделаем!

— Без спеху, — ржал, качаясь на табуретке, Манчжурец. — Погрузим пароход к чухонскому берегу, там бросим, а еще лучше — ходом в озеро, без людей: машинку заведем, — шли, — пущай поплавает. А сами — ходу. Через финляндскую границу дорога знаемая: мало мы через ее оружия перетаскали, — перетаскаем и серебришко.

— И не стыдно вам, за спиной у меня, такое дело...

— Зачем за спиной! Мы тебя, так скажем, на готовое. Чтобы без лишних тебе хлопот. А забыть — мы тебя не забыли, как можно. Булкина спроси: у него для тебя и подрясник приготовлен. По Варсонофьеву шили, вы телами схожи: чтобы в самый был аккурат. Так и порешено было: тебя со мной, еще кой с кем, во вторник, скажем, для последнего осмотрения, а через недельку ребята валом прибудут, и командуй. Первое тебе место... — Щербатый помолчал и добавил: — И доля тебе первая.

— Да вы что, рехнулись?

Угорь вскинул на меня желтые, твердые глаза.

— Не рехнулись, в разум вошли. Да что языком-то трепать. Идешь с нами, что ли? Ты к нам подашься — так, а уж нам к тебе — не податься.

— Выдаете! Не на то я вас бою учил.