Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

После этого, очевидно, «Азеф срочно покидает Петербург в апреле 1903 года»[576].

Молва приписывала вину за погром лично Плеве, и в этом заведомо было зерно истины. Мало того, виноват был не только Плеве, но и более высшая власть. 14 апреля 1903 года Куропаткин записал в дневнике: «сидел у меня час времени В.К.Плеве. Говорили о беспорядках в Кишиневе и Кронштадте. Как и от государя, я услышал от Плеве, что евреев следовало проучить, что они зазнались и в революционном движении идут впереди»[577].

Чисто по фактам Плеве и все его подчиненные, имевшие отношение к Кишиневу, виновны по меньшей мере в попустительстве: погром нужно было предвидеть, начиная с февраля, когда в Кишиневе возникли слухи об очередном убийстве христианского ребенка, якобы совершенном евреями (официальное расследование показало, что конфликт возник из-за наследства, а убийцей был родной дядя четырнадцатилетнего мальчика). Слухи эти в течение двух месяцев подогревались ничем не пресекаемой пропагандой в правой прессе. Уже начавшийся погром можно было ликвидировать в любой момент; он и прекратился сразу, как только в город были введены войска.

Интересно, что в отношении Кишеневского погрома Плеве, очевидно, не встретил оппозиции со стороны Лопухина. Последний, по-видимому, тоже считал, что евреев надо поставить на место, и откровенно одобрительно отзывался в адрес писателя П.А.Крушевана – одного из вдохновителей погрома.

Впрочем, Лопухин постарался извлечь из погрома максимум личных выгод: приехав в Кишинев, он подверг уничтожающей критике местную администрацию и добился назначения своего шурина С.Д.Урусова кишиневским губернатором. Последний, надо отдать ему должное, предотвратил рецидивы погрома, угрожавшие в течение следующего года.

Неизвестно, как реагировал на погром сам Зубатов; но он не мог не понимать того, что происшедшее – еще один увесистый удар по тому зданию социальной и национальной гармонии, которое он пытался соорудить в течение последних лет.

Война между Плеве и Зубатовым еще не была объявлена, но уже велась. Именно в этом контексте и следует рассматривать убийство Богдановича.

Злые языки утверждали, что убийство Богдановича было выгодно самому Плеве потому, что последний был многолетним любовником жены Богдановича, жившей отдельно от мужа в столице. Заинтересованность Плеве в убийстве можно допустить, но, заметим, что в таких многолетних треугольниках могут устанавливаться весьма разнообразные отношения; едва ли, например, факт Златоустовской бойни свидетельствовал о каких-то противоречиях между Плеве и Богдановичем. С таким же успехом можно предполагать, что убийство Богдановича было и личным ударом по Плеве. Увы, мы не можем здесь ничего достоверно утверждать.

Не известны и планы Зубатова в отношении покушения на Богдановича. Зубатов мог пытаться предотвратить покушение и одновременно арестовать Гершуни; не мешать покушению, но попытаться арестовать Гершуни; не мешать покушению и дать Гершуни скрыться; предотвратить покушение, но дать Гершуни скрыться. Все эти варианты мы можем допустить, равно как и то, что никаких планов не было вовсе (если Азеф не информировал Зубатова о готовящемся убийстве), поскольку любые намерения Зубатова заведомо не осуществились: в игру неожиданно вмешалось Киевское Охранное отделение во главе со Спиридовичем.

Один из осведомителей последнего, студент А.Л.Розенберг (имевший в охранке псевдоним «Конек»), выдал троих террористов, подготовленных Азефом. Их выследили киевские филеры и арестовали по дороге в Уфу. К сожалению, нам не известны точные даты этих событий.

Ни тогда, ни после разоблачения Азефа не возникло никаких оснований считать его причастным к этому предательству, хотя вопрос об этом поднимался и обличителями Азефа, и историками. Этот провал, разрушивший планы Гершуни, Азефа и Зубатова (у каждого из них мог быть свой собственный вариант), не привел, однако, к спасению Богдановича.

М.Е.Бакай, соучаствовавший с Бурцевым в 1907-1908 годах в разоблачении Азефа, был в 1903 году непосредственным подчиненным Зубатова. Бакай утверждал, что в Департаменте полиции об убийстве Богдановича было известно заранее и что Е.П.Медников выехал в Уфу для арестов до покушения. Этому свидетельству нельзя безусловно доверять – известно, что при обвинении Азефа Бакай допустил по меньшей мере две грубые хронологические ошибки в объяснении других эпизодов. Кроме того, официальный интерес к Уфе мог возникнуть и в результате доноса Розенберга (нам не известен его текст), и вследствие ареста ехавших туда террористов. К тому же Бакай не уточнял, насколько раньше покушения выехал Медников в Уфу.

Дело в том, что ночью с 5 на 6 мая тот же Спиридович узнал от своих агентов в Киевском комитете ПСР, что покушение все же состоится, и притом на следующий день – 6 мая. Спиридович немедленно телеграфировал в Департамент и в Уфу. Понятно, что депеша из Киева могла придти в Департамент полиции раньше, чем в жандармское управление в Уфе. Богдановича не успели предупредить и он был убит, а Медников мог выехать в Уфу в тот же день, но еще до покушения (или даже после убийства, но до прихода вести о нем в Петербург).

При любом варианте из этого не ясно, открыл ли Азеф Зубатову план уфимского покушения: ведь покушение произошло вовсе не по плану Гершуни и Азефа, и Зубатов никак не мог вмешаться в ход событий.

Приехав в Уфу, Гершуни обнаружил, что местные социалисты-революционеры во главе с В.В.Леоновичем уже сами все спланировали и подготовили. Гершуни оставалось только утвердить решение. В воспоминаниях М.М.Мельникова (до сих пор не опубликованных, но цитируемых разными авторами) утверждается даже, что Гершуни прибыл в Уфу только на следующий день после покушения.

Губернатора, совершавшего традиционную ежедневную прогулку, застрелили рабочий Е.О.Дулебов c неизвестным напарником – неким интеллигентом, имевшим псевдоним «Апостол» (впоследствии охранники долго пытались выяснить, не был ли это сам Гершуни, но ни к каким выводам не пришли). Оба успешно скрылись.

Гершуни немедленно выехал из Уфы в Саратов. Приехавший в Уфу Медников произвел множество арестов, но ничего стоящего обнаружить не сумел.

Происшедшее было громом среди ясного неба для Азефа, находившегося в Двинске или где-то неподалеку. Впервые для него возникла прямая угроза обвинения в соучастии в убийстве. Это было очевидным недоразумением, и Азефу предстояли непростые объяснения с Зубатовым. Пока что ему оставалось ждать встречи с Гершуни и получать разъяснения, но тут произошла еще одна непредвиденная случайность.

Гершуни вздумалось заехать в Киев, а предварительно предупредить об этом Киевский комитет.

О том, что комитетом получена какая-то важная телеграмма, узнал тот же Розенберг. Спиридович не поленился немедленно обратиться на телеграф и получить копию телеграммы. По ее тексту он догадался о прибытии самого Гершуни.

Встреча была подготовлена. Демидюк узнал Гершуни и его схватили. Произошло это 13 мая (старого стиля) 1903 года. Так через семь месяцев сработало предательство Азефа.

Вот тут Азеф совершил какой-то невероятный маневр, о котором (к сожалению – без ссылки на первоисточник), рассказывает Л.Г.Прайсман: «Оставленный вместо Азефа, С.Петрашкевич был арестован в середине мая 1903 года, на даче под Петербургом был обнаружен склад литературы, произведен был и ряд других арестов. Но полиция ликвидировала далеко не все, о чем она знала. Нужно было дать возможность выступить Азефу в роли мага-чародея. Он организовал новый склад литературы (он сам упаковывал книги для перевозки на новое место), и его престиж в партии возрос еще больше. Там, где он, – всегда успех, стоит ему уехать, сразу провал, а как только он возвращается, положение улучшается как по волшебству. Ну как не верить в такого человека?»[578]

Вслед за этим Азеф поспешил из Петербурга за границу. 8 июня (нового стиля) он оповестил об этом Ратаева телеграммой из Берлина в Париж: «я в Берлине второй день»[579] – следовательно, если ему верить, то он попал туда 25 или 26 мая старого стиля. Только в конце июня он объявился у Ратаева.

Вот теперь можно вернуться к вопросу о том, почему Азеф не предал Гершуни весной 1903 года.

После покушения на Богдановича (о нем писали газеты, и Азефу не могло это остаться неизвестным) Азеф должен был быть в предельном напряжении: что же случилось с Гершуни, который, как Азеф прекрасно знал, должен был находиться именно в Уфе? Гершуни, между тем, исчез – газеты ничего не сообщали о нем в связи с уфимским делом.