Эланус - Урсула Познански
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то стирал бетон с его лица и рта, который он наконец открыл, чтобы вдохнуть воздух, и это получилось. Воздух, это был воздух.
Снова кто-то провел рукой по его лицу, на этот раз бетон убирали с глаз.
Все происходило в полной тишине. Он не слышал ни голосов вокруг себя, ни шума двигателя машины – ничего, кроме своего бьющегося сердца, которое доказывало, что он жив, все еще жив.
Неужели мужчины передумали? Неужели Земан опомнился или победила совесть Мартина?
Йоне не удавалось открыть глаза, и где-то в голове всплыло воспоминание о том, что цементные смеси не должны попадать в глаза, даже небольшие брызги…
Он еще крепче сжал веки, с благодарностью думая о том, что масса была слишком густая для того, чтобы попасть в глаза.
Затем ему под мышки просунули ремень. Кто-то подтолкнул его вперед, стал производить вокруг него какие-то действия. Затем Йона почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Его поднимали вверх. Наверху Йону подхватили руки, помогли встать ему на землю, сняли с него ремень. Поддержали его.
Тело Йоны как будто только этого и ждало, так как его колени тут же подкосились. Он стал падать в этом беззвучном и темном мире. Он почувствовал, как его поймали и уложили на землю.
Йона думал про Элануса.
Он так долго работал над прибором, который мог бы видеть и слышать за него в тех местах, куда Йона не мог попасть сам.
А сейчас он сам очень хотел бы ничего не видеть и не слышать.
38
Йона проснулся, не понимая, сколько сейчас времени. Он не знал, как долго был без сознания – пару часов или пару дней, – и смутно ощущал, что случилось что-то плохое.
Капля за каплей воспоминания возвращались к Йоне. Подвал. Экскаватор. Его телефон, который, вибрируя, выпал у него из рук и… о боже, замороженное тело Шраттера, холодильник…
Капли воспоминаний превращались в стремительный поток, приносящий с собой картины котлована и ощущения того, как его тело обволакивал жидкий бетон.
Руки Йоны непроизвольно потянулись к глазам. Все в порядке, ничего не склеилось. В общем, можно рискнуть открыть глаза. Или нет?
Он осторожно начал вращать глазами, не открывая их. Боли не было. А что, если он откроет их сейчас, а все вокруг останется черным? Если все же что-то попало в глаза, что отняло у него зрение?
Но далее оттягивать этот момент тоже было нельзя. Йона сделал глубокий вдох и выдох, затем приоткрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы.
Свет. Свет – это хорошо. Свет – это очень даже замечательно. Это означало, что серьезно он не пострадал.
Когда Йона впервые по-настоящему открыл глаза, то понял, что находился в больнице. Он ухватился за трапецию, которая висела над его кроватью, подтянулся вверх и сел.
Он почувствовал боль в руках, в бедрах, в голове. Голова слегка кружилась. Но это все же было терпимо. Как и катетер, который ему поставили в вену правой руки. Мешочек для капельницы с бледно-желтой жидкостью, висевший рядом с ним на алюминиевой стойке, был наполовину полон.
Йона находился один в комнате. В помещении стояла еще одна кровать, но она была свободна.
Йона попытался понять, что с ним. Он немного пошевелился и почувствовал, что руки болели вплоть до лопаток. Левая часть его лица отекла и болела. И как только Йона поворачивал голову или даже просто опускал глаза, у него начинала кружиться голова и мир расплывался перед его глазами.
Так что не все было в порядке.
Звонок, по которому он мог вызвать обслуживающий медперсонал, находился прямо перед ним, но Йона решил еще подождать.
Он просто не знал, как в данный момент обстояли дела. Было ли уже известно, что Беата Лихтенбергер вела двойную игру? Или она все еще ходила по клинике и ждала указания, чтобы ввести Йоне что-нибудь, что заставило бы его замолчать навсегда.
Навряд ли… Ведь кто-то в конце концов спас его, даже, вероятно, не имея представления о том, кого спасает. Он опустился на подушку и снова закрыл глаза. Он еще узнает, что случилось. Сейчас еще рано.
Когда Йона в следующий раз открыл глаза, дверь в его комнату распахнулась, и в помещение устремилась группа врачей. Во главе процессии шел высокий лысый мужчина, которому кто-то протянул планшет.
– Йона Вольфрам, семнадцать лет. Так, что у нас тут? Растяжение связок правого плеча, ушибленная рана скуловой кости, легкое Commotio cerebri. – Он с улыбкой посмотрел на Йону. – Это означает сотрясение мозга.
– Я знаю. – Ага, значит, не все так плохо, если снова включается его «режим умника».
– Как ты себя чувствуешь? – спросил главврач, пока молодая врач надевала Йоне на руку манжетку тонометра и выкачивала из нее воздух.
– Вполне хорошо. Немного кружится голова. И еще усталость.
– Это нормально. Как ты считаешь, ты сможешь поговорить с господами из полиции?
Йона чувствовал, как внутри у него все замерло и заняло оборонительную позицию.
– С кем? С главой полиции Аккерманном?
Врач покачал головой:
– Нет. Двое сотрудников Федерального управления уголовной полиции. У них несколько вопросов к тебе, но я могу им сказать, чтобы они приходили завтра.
Йона немного подумал. Он, конечно, ответит на вопросы, но с гораздо бóльшим желанием он задал бы пару своих.
– Я думаю, я справлюсь. Пропустите их ко мне.
Уже через десять минут оба полицейских стучали в дверь. Оба были не в форме. Старший, которого звали Брандт, носил джинсы и свитер; на младшем была старая коричневая кожаная куртка.
То, что он через несколько минут забыл имя второго полицейского, встревожило Йону, так как обычно такого с ним не случалось. Первой была буква Т, а дальше Йона не мог ничего вспомнить.
Сотрясение мозга. Оставалось надеяться на то, что это были побочные действия, которые обязательно пройдут.
Брандт пожал Йоне руку:
– Для начала разреши пожелать тебе скорейшего выздоровления. Я рад, что с тобой не случилось чего-нибудь более непоправимого, ведь все могло быть гораздо хуже.
Йона сдержал кивок – не хотел, чтобы лишний раз болела голова.
– О’кей. Ты расскажешь нам свою версию того, что произошло вчера вечером?
Значит, это было вчера. Значит, прошло меньше времени, чем он предполагал.
Йона начал рассказывать о том, как часто он пытался встретиться с ректором Шраттером
