А. Разумовский: Ночной император - Аркадий Савеличев

Князь Трубецкой, польщенный доверием, поступил истинно по-генеральски. В субботний вечер, когда Бестужев явился по неотложным делам во дворец, Трубецкой объявил ему опалу императрицы и лично сорвал с плеча Андреевскую ленту. Отряд гвардейцев окружил его карету. В доме уже стоял усиленный караул.

Алексей Разумовский примчался из Гости лиц, когда Бестужева, лишив всех чинов и званий, скоропалительно отправили в деревню Горетово, далеко от Петербурга, Можайского уезда.

— Лихо! — рубанул рукой, как саблей, бывший казак.

Сделать он уже ничего не мог.

Тем более пришел старый его адъютант, закадычный друг и воспитатель Кирилла — Иван Елагин.

— Кажется, теперь моя очередь! — ничего не прося, сказал со свойственным ему спокойствием.

С ним недолго разбирались — без лишних слов сослали в казанскую деревню.

Кто следующий? В воспитателях Кирилла был и Василий Ададуров. Вдобавок он учил русскому языку и великую княгиню. Совпадение-то просто изумительное!

— Моя очередь, — почти теми же словами и он возвестил.

Наказали его всего лишь почетной ссылкой — в Оренбург, товарищем губернатора.

Чья очередь дальше?!

Вплотную подступаться к Алексею Разумовскому пока все-таки не решались. Проще казалось сломить слабую, одинокую женщину — великую княгиню, брошенную на произвол судьбы даже собственным супругом. Голштинцы, обступившие великого князя, в ожидании будущих благ уже открыто говорили: «Надобно раздавить змею!»

Глуп был великий князь, но ведь кто-то же надоумил напрямую обратиться к тетке. Ладно — «дурошлеп». Но ведь доверие какое? Сам, по-родственному спрашивает:

— Дорогая тетушка! Можно вас так?.. — И после утвердительного кивка: — Дорогая тетя! Супружницу мою гордыня заела. Считает себя слишком умной. Нам нельзя жить вдвоем. Ведь умникам где место? Монахини, сказывают, похвально умом себя утруждают. У вас наследник есть, и у меня же есть, чего ж еще, тетушка?..

Она была польщена прямым обращением к ней, она поначалу слушала истинно с родственным вожделением. Но «чертушка» топал по гостиной своими огромными прусскими ботфортами и мешал ей сосредоточиться. Вдобавок уж совсем непозволительно упрекнул:

— Она и с братьями Разумовскими интриги плетет. Особенно старается Алешка-Черкес!

До Елизаветы дошло, что он уже считает себя императором… и потому полагает за благо давать советы.

— Чертушка?..

— Что, тетушка?

— Не тетушка — ваше императорское величество! Во-он!.. Вон, негодник. И-и… и позови ко мне его сиятельство графа Алексея Григорьевича Разумовского. Лично! Во-он!..

Как он ни шалопутничал, но ведь и до него дошло: посылают на побегушки, как лакея какого! Он загремел ботфортами по паркету, будто конь ошалелый.

Но, видно, сыскал Разумовского, коль тот не замедлил явиться.

— Что с вами, ваше величество? — пришел он в ужас от ее потерянного вида.

Она посмотрела на него, как бы не узнавая.

— Скажи мне, Алешенька, ты не в заговоре?.. — спросила уже после тягостного молчанья.

— Заговор? Против кого, ваше величество?.. Сами-то вы верите ли, что про меня плетут?

— Нет, Алешенька, не верю.

— Слава Богу! — перекрестился он.

— Подойди поближе… Еще! Еще! Я ведь не кусаюсь.

Она ж сидела — как ему, с его-то ростом, торчать над ней? Он встал перед креслом на колени и склонил голову.

— Пока живая, твоей головы ничья рука не коснется… кроме моей…

— Знаю… моя верная господыня! Бог даст тебе долгие лета!..

— Так ведь я, Алешенька, старой стану?

— Старость?.. Нет, она минует тебя, Лизанька!

— Да, да… Как жить-то хочется…

Он поднял голову, глаза в глаза. В такой-то близости да при ярких свечах заметно: как ни трудились прислужницы возле туалетного стола, а все морщинки убрать не могли. Бедная Лизанька!..

Он вновь опустил голову, чтоб она не прочла его горькие мысли. Скрываться он, без малого тридцать лет прокрутившись при дворе, так и не научился. Нечаянно хлюпнул носом в ее коленях…

Хорошо, что она вспомнила:

— Погоди, Алешенька. У меня сегодня еще один тяжелый разговор… Что за денек! На этот раз с великой княгиней. Боюсь я ее, Алешенька…

В этом и была вся Елизавета. Гнев и страх. Гордыня и покорность. Лукавство и простонародная размашистость души!

VIII

Великая и бестолковая война, которую потом назовут Семилетней, пожаром разливалась по всей Европе. Россия и вступила-то в эту войну случайно, из-за дерзких слов короля прусского, сказанных в адрес Елизаветы: «Баба-девица, да еще престарелая, на троне! Вот страна, достойная кнута. А девицу — за седую косу да и в солдатский бордель». Когда ему указывали, что не носит российская императрица косы, да и нет у нее в волосах ни единого седого волоса, он с истинно солдатским упрямством твердил: «Все равно — баба!» Хотя истинное-то зло было на Марию-Терезию австро-венгерскую, потому что Священная Римская империя, распадаясь на гнилые лоскутья, все-таки закрывала ему дорогу в широкий мир. Не долго думая, он и двинул свое вымуштрованное войско в Силезию, стал рвать ее истинно волчьими зубами. На походах попутно ругая и русскую императрицу.

Но в жилах-то российской бабы текла кровь Петра Великого. Война полыхнула от российских границ и погнала Фридриха аж до Берлина и дальше. Только по глупости генералов русские войска, четыре дня побыв в Берлине, ни с того ни с сего, как после грос-егерсдорфской битвы, вдруг повернули обратно… и опять началась смена главнокомандующих!

Нынешний генерал-фельдмаршал Разумовский провожал на эту неразумную войну всех главнокомандующих: Апраксина, Фермора, Салтыкова, а теперь вот и Бутурлина. В самом деле, не самой же Елизавете прощальные пиры устраивать? Хоть в одном был прав обнаглевший Фридрих: все-таки баба на троне.

Когда он посмеялся над очередным выбором Елизаветы, она со вздохом опустила голову:

— Кого же еще? Румянцева, героя Грос-Егерсдорфа? Но он слишком молод и горяч. Как будет управляться с моими генералами-стариками? Вот разве ты, мой новый фельдмаршал?

Разумовский понял, что она не шутила. И еще понял, что выбирать-то действительно не из кого. Уму непостижимо, как русская армия при такой дряхлости, обжорности и лености генералов бьет вечно пребывающего на коне Фридриха! Все бьет и бьет. Не только его вышколенная армия — он сам уже не раз оказывался в ловушке, а при последнем случае едва ускакал с единственным оставшимся в живых офицером на запасной лошади. Кони под ним падали, русская армия держала одну победу за другой, а он, Фридрих, уходил. Поистине он должен был молиться на русских генералов, исключая, конечно, Румянцева и Чернышева, — на толстозадых генералов, которые после каждой блестящей победы устраивают невиданные оргии… и пропивают все добытое солдатским потом и кровью.

Теперь вот Бутурлин?..

Назначить главнокомандующим фельдмаршала Разумовского Елизавета все-таки не решилась… Пожалуй, что пожалела. Пускай уж расхлебывает фронтовую грязь бывший денщик батюшки Петра Алексеевича, да и ее первый совратитель… теперь уж для битья только и годный!

По просьбе же государыни фельдмаршал Разумовский и давал отвальный пир новому главнокомандующему. Но не во дворце, а в своем Аничковом доме.

В столовой был накрыт главный стол, а в зале расставлены крытые зеленым сукном игральные столы. Когда все подобающие тосты были произнесены, а гости были в приличном такому случаю подпитии, сюда и переместилась главная баталия.

За картами графа-хозяина тайно и явно обирали. Это считалось особым шиком — карту ли передернуть, чужие ли ефимки в свой кошель сгрести. Кто играл, кто допивал недопитое, а чаще всего то и другое вместе. Народ шатался по залам непринужденно.

Все шло как обычно. Только не игралось что-то сегодня тороватому хозяину. Хотя те же карты, те же партнеры и те же ефимки, перелетавшие с одной кучки на другую. Больше почему-то из-под руки… Не то чтобы хозяину жаль было проигрышей — эка невидаль! — а просто какая-то обида напала. Неужели он такой пентюх? Вон Бутурлин — истинно как главнокомандующий золотых солдатиков на поле брани кладет!

Тут-то и понял Алексей Разумовский — все-таки от Розума-корня, — что его так раздражает. Уж слишком нахально Бутурлин солдатиков-то с чужа поля на свое пленит. Разумовский прищурил под напускной простоватостью все скрывающие глаза… Так и есть! Мухлюет главнокомандующий, как простой солдафон. Ай-яй-яй! Ведь сказано: не жадность бередит душу. Велика ль беда: очередная деревенька проиграна. Деревенек этих на его жизнь хватит — для кого их беречь? Вот в дураках оставаться… Заметил он, что посмеиваются по сторонам. Развлечение-то какое! Один фельдмаршал объегоривает другого! Отправляя на войну, Елизавета и Бутурлина возвела в этот чин. Что он, Разумовского-то за своего солдатика считает?!