Махабхарата. Рамаяна - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Небесное чудо увидела вдруг обезьяна:
В кристаллах и перлах помост красоты несказанной.
На ножках литых золотых и точеных из кости
Роскошные ложа стояли на этом помосте.
Меж ними, с владыкою звезд огнеблещущим схоже,
Под пологом белым - одно златостланное ложе,
В гирляндах ашоки цветущей оранжево-рдяных,
Овеяно дымом курений душистых и пряных.
Незримая челядь над ложем златым колыхала
Из яковых белых пушистых хвостов опахала.
Как туч грозовых воплощенье, прекрасен и страшен,
На ложе, одет в серебро и серьгами украшен,
Как облако в блеске зарниц, на коврах распростертый,
Лежал Красноглазый, душистым сандалом натертый.
На Мандару-гору, где высятся чудные рощи,
Во сне походил Сильнорукий, исполненный мощи,
Для ракшасов мужеобразных - радетель всевластный,
Для демониц мужелюбивых - кумир сладострастный.
Весьма оробел Хануман перед Раваной спящим,
Что, грозно дыша, уподобился змеям шипящим.
Взобрался на лестницу вмиг, несмотря на геройство,
Советник Сугривы-царя, ощутив беспокойство.
Оттуда следил за властителем взор обезьяны,
И тигром свирепым казался ей Равана пьяный,
Слоном-яруном, что, устав от неистовства течки,
Пахучей громадиной спать завалился у речки.
Не руки узрел Хануман - Громовержца приметы!
На толстых руках золотые блистали браслеты.
От острых клыков Айраваты виднелись увечья,
Стрелой громовою разодраны были предплечья,
И диском Хранителя Мира изранены тоже,
Но выпуклость мышц проступала красиво под кожей.
Разодраны были предплечья стрелой громовою.
Огромный кулак был округлостью схож с булавою,
Округлостью схож с головою слоновьей кулак был.
На ногте большого перста - благоденствия знак был.
На царственном ложе, примяв златоткань, величаво
Лежала тяжелая длань, словно змей пятиглавый.
Сандалом ее умастили и, брызжа огнями,
Искрились на пальцах несчетные перстни с камнями.
Прекрасные женщины холили Раваны руки,
Гандхарвам, титанам, богам причинявшие муки.
Кровавым сандалом натертых, атласных от неги,
Две грозных руки, две опасных змеи на ночлеге,
Узред Хануман. Исполинский владетель чертога
Без с Мандару-гору, а руки - два горных отрога.
Дыханье правителя ракшасов пахло паннагой,
Душистою мадхавой, сладкими яствами, брагой,
Но взор устрашало разверстого зева зиянье.
С макушки свалился венец, изливая сиянье, -
Венец огнезарный с каменьями и жемчугами.
Алмазные серьги сверкали, свисая кругами.
На грудь мускулистую Раваны, цвета сандала,
Блистая, тяжелого жемчуга нить упадала.
Сорочка сползла и рубцы оголила на теле.
И, царственно-желтым покровом повит, на постели,
Со свистом змеиным дыша, обнаженный по пояс,
Лежал повелитель, во сне беспробудном покоясь.
И слон, омываемый водами Ганги великой,
На отмели спящий, сравнился бы с Ланки владыкой.
Его озаряли златые светильни четыре,
Как молнии - грозную тучу в темнеющей шири.
В ногах у владыки, усталого от возлияний,
Пленительных женщин увидел вожак обезьяний.
И демонов женолюбивый единодержавец,
Веселье прервав, почивал в окруженье красавиц.
В объятьях властителя ракшасов спали плясуньи,
Певицы, прекрасные, словно луна в полнолунье.
В серьгах изумрудных, в душистых венках, плетеницах,
В подвесках алмазных узрел Хануман лунолицых.
И царский дворец показался ему небосводом,
Что в ясную полночь блистает светил хороводом.
Плясунья уснувшая, полное неги движенье
Во сне сохраняя, раскинулась в изнеможенье.
Древесная вина лежала бок о бок с красоткой,
Похожей на солнечный лотос, плывущий за лодкой.
Уснула с манкукой одна дивнорукая, словно
Ребенка баюкая или лаская любовно.
Свой бубен другая к прекрасным грудям прижимала,
Как будто любовника в сладостном сне обнимала.
Казалось танцовщица с блещущей золотом кожей
Не с флейтой, а с милым своим возлежала на ложе.
С похмелья уснувшая дева движеньем усталым
Прильнула своим обольстительным станом к цимбалам.
Другая спала, освеженная чашей хмельною,
Красуясь, подобно цветущей гирлянде весною.
Прикрывшую грудь, словно два златокованых кубка,
Красавицу сон одолел - опьяненью уступка!
Иной луноликой - прекрасные бедра подруги
Во сне изголовьем служили, округлы, упруги.
Уснув, музыкантши, - как будто пред ними любимый, -
Сжимали в объятьях адамбары, флейты, диндимы.
И, на удивленье пришельцу, глядящему в оба,
Одно бесподобное ложе стояло особо.
Красы небывалой и нежного телосложенья
Царица на нем возлежала среди окруженья,
Бесценным убором своим из камней самоцветных,
Сверканьем огнистых алмазов и перлов несметных
И собственным блеском сиянье чертога удвоив.
Мандодари - звали владычицу здешних покоев.
Была золотисто-смугла и притом белолица,
И маленький круглый живот открывала царица.
Сверх меры желанна была эта Ланки жилица!
«Я Ситу нашел!» - про себя Хануман сильнорукий
Помыслил - и ну обезьяньи выкидывать штуки.
На столп влезал, с вершины к основанью
Съезжал, визжал, несообразно званью,
Свой хвост ловил, предавшись ликованью,
Выказывал природу обезьянью.
Хануман, поначалу приняв за Ситу главную супругу Раваны Мандодари, поразмыслил и убедился в своей ошибке: верная, любящая Сита не могла находиться в опочивальне Раваны. Она, скорее, лишила бы себя жизни.
Продолжая поиски, сын Ветра забрел в трапезную повелителя ракшасов.
[ТРАПЕЗНАЯ РАВАНЫ] (Часть 11)
Еды изобильем и пышным убранством довольный,
Мудрец Хануман восхищался палатой застольной.
Вкушай буйволятину, мясо кабанье, оленье!
Любое желанье здесь может найти утоленье.
Павлины и куры нетронуты были покуда,
Под ними блистала, как жар, золотая посуда.
С кабаниной сложены были в огромные чаши
Куски носорожины, выдержанной в простокваше.
Там были олени, козлы, дикобраз иглокожий
И солью сохальской приправленный бок носорожий.
Была куропаток и зайцев початая груда,
И рыба морская, и сласти, и острые блюда.
Для пиршества - снедь, для попойки - напитки стояли.
На снадобьях пряных настойки в избытке стояли.
Повсюду валялась браслетов блистающих бездна!
Пируя, красавицы их растеряли в трапезной.
В цветах и плодах утопая, исполнен сиянья,
Застольный покой походил на венец мирозданья.
Роскошные ложа расставлены были в трапезной.
Она без лампад пламенела, как свод многозвездный.
И эта застольная зала еще светозарней
Сдавалась от яств и приправ из дворцовой поварни,
От вин драгоценных, от мадхвики светлой, медовой,
От сладких настоек, от браги цветочной, плодовой.
Ее порошком насыщали душистым и пряным.
Чтоб вышел напиток пахучим, игристым и пьяным.
Цветами увенчанные золотые сосуды,
Кристальные кубки узрел Хануман крепкогрудый
И чаши, где в золоте чудно блестят изумруды.
Початы, вина дорогого кувшины стояли,
Другие - осушены до половины стояли;
Иные сосуды и чаши совсем опустели.
Неслышно скользил Хануман, озирая постели.
Он видел обнявшихся дев, соразмерно сложенных,
Вином опьяненных и в сладостный сон погруженных.
Касаясь венков и одежд, ветерка дуновенье
В разлад не вступало со зрелищем отдохновенья.
Дыханье цветочное веяло в воздухе сонном.
Сандалом, куреньями пахло, вином благовонным.
