Арманд и Крупская: женщины вождя - Борис Соколов

Мои объяснения с Н. Константиновной подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.

Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя вина и чего, собственно от меня хотят. И. Сталин».

Иосиф Виссарионович тонко почувствовал как смысл ленинского письма, так и нарастающее беспокойство вождя по поводу своего положения в партии. И понял, что Ленин уже не выздоровеет и не обретет прежнего могущества. Поэтому в письме говорит с ним абсолютно на равных, не признавая ни превосходства Ильича, ни ленинского права критиковать его, Сталина, в чем-либо. Генеральный секретарь ясно дает понять: «Вы, Ильич, волнуетесь не о Надежде Константиновне, которая Вам уже во многом безразлична. Вы волнуетесь о собственном положении. Успокойтесь: я пекусь только о Вашем здоровье. Но не тешьте себя иллюзией, что с Вами будут считаться как прежде, жадно ловить каждое Ваше слово как руководство к действию. Я-то, пожалуй, извинюсь, чтобы Вас не расстраивать, но виноватым себя все равно не чувствую».

Между тем, 6 марта у Ленина, возможно, вследствие перенесенных волнений, разыгрался двухчасовой припадок с полной потерей речи и параличом правой стороны тела. На следующий день Ильич дает понять, что ему лучше. Но 10 марта приступ повторился и теперь уже, согласно записи профессора Крамера, привел «к стойким изменениям как со стороны речи, так и правых конечностей».

Не исключено, что о содержании письма Сталина, пусть в самой общей форме, Ленин все-таки узнал через сестру. Мария Ильинична вспоминала: «Раз утром Сталин вызвал меня в кабинет В. И. Он имел очень расстроенный и огорченный вид: «Я сегодня всю ночь не спал, — сказал он мне. — За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь». Мне стало жаль Сталина. Мне показалось, что он так искренне огорчен.

Ильич позвал меня зачем-то, и я сказала ему между прочим, что товарищи ему кланяются. «А», — возразил В. И. «И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя». Ильич усмехнулся и промолчал. «Что же, — спросила я, — передать ему и от тебя привет?» «Передай», — ответил Ильич довольно холодно. «Но, Володя, — продолжала я, — он все же умный, Сталин». «Совсем он не умный», — ответил Ильич решительно и поморщившись».

Несомненно, Сталин не спал ночь с 7-го на 8-е марта, получив ленинское письмо. Может быть, даже пришел к выводу, что в ответном письме был излишне резок. И теперь пытался с помощью Марии Ильиничны повлиять на настроение Ильича, разрядить возникшую между ними напряженность. Возможно, рассчитывая (или даже проинструктировав соответствующим образом секретарш), что Ленин с письмом так и не познакомился. И тот, похоже, скрепя сердце решил, что полностью рвать отношения со Сталиным в нынешнем беспомощном положении» не стоит. Иосиф Виссарионович еще может пригодиться, хотя бы для выполнения давней просьбы о яде.

В своих воспоминаниях о последних месяцах жизни Ленина, обнародованных только в 1989 году, Крупская отмечает, что период с марта по июль 1923 года был «связан с тяжелыми физическими страданиями и тяжелыми нервными возбуждениями…». С 14 марта началась регулярная публикация в газетах бюллетеней о состоянии здоровья вождя. Теперь ни читать, ни писать, ни нормально разговаривать, ни адекватно понимать обращенную к нему речь Ильич больше не мог.

21 марта 1923 года Сталин написал «строго, секретную» записку для членов Политбюро с изложением ленинской просьбы: «В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архи-конспиративном «просьбу Вл. Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что «Вл. Ильич переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», и упорно настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе». Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной и с волнением требовал «согласия Сталина»), я не счел возможным ответить отказом, заявив: «Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». В. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК».

Члены Политбюро оставили на записке свои подписи. А М. П. Томский — еще и резолюцию, одобряющую действия генсека: «Читал. Полагаю, что «нерешительность» Сталина — правильна. Следовало бы в строгом составе членов Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.)».

А сразу после разговора с Крупской, «по горячим следам», Сталин направил соратникам по «триумвирату» Зиновьеву и Каменеву более короткую записку: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в «ужасном» состоянии, с ним припадки, «не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно». Сообщила, что «пробовала дать калий, но «не хватило выдержки», ввиду чего требует «поддержки Сталина». Григорий Евсеевич и Лев Борисович категорически возражали и оставили следующую резолюцию: «Нельзя этого никак. Ферстер дает надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя».

Можно представить, каково было Надежде Константиновне передавать эту просьбу. Замечу только, что Ильич мог просить ее переговорить со Сталиным на столь интимную тему только в том случае, если решил принять извинения Сталина и считать инцидент между ним и Крупской исчерпанным. Ленин был уверен, что у Сталина рука не дрогнет. У Крупской же не хватило духу помочь Ильичу прекратить его страдания. У бедняги сохранилась способность мыслить при почти полной невозможности довести свои мысли до окружающих и понять, что говорят ему самому. Это чрезвычайно мучило Ленина. Часто он плакал.

Любопытно, что предполагаемое самоубийство названо Сталиным «гуманным» и «необходимым». В его лексиконе появляется столь редкое для большевика слово «гуманизм». Однако пока что Коба не считает возможным форсировать уход вождя «в мир иной». Ленин еще нужен «триумвирам», чтобы noj прикрытием его имени окончательно изолирован Троцкого, отстранить от реальных рычагов власти Агонию Ильича надо было продлить.